* За неделю до продажи квартиры свекор сказал мне: «Пока сына нет, возьми молоток и разбей плитку за унитазом в ванной…

Он двигался быстро, по-деловому. Как человек, у которого мало времени и много дел. Квартира будет продана послезавтра, продолжил он тем же ледяным тоном, не глядя на неё.

«Как ты уже, наверное, знаешь. Деньги получу я. По доверенности. Тебе не достанется ни копейки».

Он говорил это так просто, так буднично, будто обсуждал прогноз погоды. Будто 15 лет их брака, этот дом, эта жизнь не значили ровным счётом ничего. «Ты не можешь так поступить», прошептала Анна, хотя сама понимала, как глупо это звучит.

Он не просто мог. Он это уже делал. «Могу.

И сделаю», — он захлопнул чемодан. Звук щёлкнувших замков прозвучал как приговор. Он повернулся к ней.

«Ты дура, Анна. Всегда ею была. Ты жила в своём выдуманном мирке, где всё правильно и справедливо.

А мир не такой. В нём побеждает тот, кто смелее. Тот, кто берёт то, что хочет.

Мы с Марией хотим быть счастливыми. И мы будем. А ты останешься здесь, в этом городишке, со своей правильностью и разбитым корытом».

Его слова были как удары. Каждое слово било точно в цель. И в этот момент что-то в ней взорвалось.

Остатки страха, унижения, отчаяния сменились чистой, незамутнённой ненавистью. «Ты ничего не получишь», — выкрикнула она. Эта вспышка неповиновения удивила даже её саму.

«Я пойду в банк завтра же утром. У нас есть общий счёт. Я сниму оттуда всё до последней копейки.

Это наши общие деньги, которые мы копили 15 лет. Ты не получишь их». Она бросила ему это в лицо, как вызов.

Это была её последняя линия обороны, её последняя надежда. Деньги, которые они откладывали на старость, на чёрный день. Сумма была приличной.

Этого хватило бы, чтобы начать новую жизнь. Алексей посмотрел на неё. И рассмеялся.

Это был невесёлый смех. Это был страшный, издевательский смех человека, который слышит наивную детскую угрозу. Он смеялся так, что у него на глазах выступили слёзы.

Анна замолчала, сбитая с толку его реакцией. Отсмеявшись, он вытер глаза. Подошёл к своему рабочему столу в углу комнаты, выдвинул ящик и достал оттуда сложенный вдвое лист бумаги.

Он подошёл к ней и бросил этот лист на кровать. Прямо на покрывало, которое она застелила утром. «Сними», сказал он, ухмыляясь.

«Попробуй». Анна с недоверием посмотрела на бумагу. Это была банковская выписка.

С их общего счёта. Она взяла её в руки. Она смотрела на цифры, но мозг отказывался их понимать.

Список транзакций. Длинный, на весь лист. Последние шесть месяцев.

Снятие наличных. Снятие наличных. Суммы были разными, но всегда крупными.

50 тысяч. 70. 100.

Каждую неделю, иногда дважды в неделю, со счёта исчезали деньги. Она дошла до последней строчки. Остаток на счёте.

Ноль. Круглый, идеальный, безжалостный ноль. Она подняла глаза на Алексея.

Он стоял, скрестив руки на груди, и с наслаждением наблюдал за её лицом. Он ждал этого момента. Он смаковал его.

«Ты, ты всё забрал», прошептала она. «Всё», подтвердил он. «До копеечки.

Последний транш я провёл на прошлой неделе. Ты же никогда не проверяла баланс. Ты же мне доверяла.

Он не просто собирался украсть деньги от продажи квартиры. Он уже украл всё остальное. Всё, что они строили и копили вместе.

Все 15 лет их жизни он просто стёр, обналичил. Превратил в ноль на банковском счёте. Анна стояла посреди их спальни, в квартире, которую у неё отбирали, с выпиской в руках, которая сообщала ей, что она — абсолютный банкрот.

У неё не просто отняли будущее. У неё украли и прошлое. Она не просто стояла на пороге разорения.

Она уже была на самом дне. Алексей схватил чемодан и, не оборачиваясь, вышел из спальни. Анна слышала его быстрые шаги в коридоре, щелчок замка входной двери.

Потом наступила тишина. Абсолютная, мертвая тишина, какая бывает только в пустом доме, который только что покинули. Она осталась стоять посреди комнаты, с этой банковской выпиской в руках.

Бумажка была тонкой, почти невесомой, но давила на неё всей тяжестью 15 лет обмана. Ноль. Этот ноль был не просто цифрой.

Это была оценка её жизни. Её доверия. Её любви.

Всё, что она считала их общим достоянием, их будущим, было просто пылью, которую он методично и хладнокровно выметал из их жизни на протяжении полугода. Она медленно опустилась на край кровати. Их кровати.

Той самой, которую они вместе выбирали в мебельном салоне, споря о жёсткости матраса. Она провела рукой по покрывалу. Всё в этой квартире было выбрано, куплено, построено ими вместе.

И всё это оказалось ложью. Декорации для его долгой, хорошо спланированной аферы. Она встала и пошла по квартире.

Как лунатик. Заглянула в гостиную. Новый диван.

Шторы, которые она сама подшивала. Зашла на кухню. Гарнитур, за который они выплачивали кредит два года.

Она прикасалась к вещам, и они казались чужими, холодными. Это больше не был её дом. Это было место преступления, а она главная потерпевшая, которая до последнего момента ничего не замечала.

Что делать? Куда идти? В голове была звенящая пустота. Позвонить друзьям? Что она им скажет? Здравствуйте, мой муж украл все наши деньги и сбегает с моей сестрой, а моя мама считает меня сумасшедшей? Они бы не поверили. Или поверили бы, но начали бы жалеть.

А жалость — это последнее, что ей сейчас было нужно. Жалость бы её добила. Она снова и снова прокручивала в голове сцену у матери.

Лицо Марии, искажённое фальшивыми рыданиями. Лицо матери, полное праведного гнева, направленного на неё. И лицо Алексея, спокойное, уверенное лицо кукловода, который дёргает за все ниточки.

Они были заодно. Крепкая, сплочённая команда. А она была одна.

И тут, в этой бездне отчаяния, в её сознании всплыло другое лицо. Суровое, морщинистое, с усталыми глазами. Лицо Николая.

Единственного человека, который не пытался её обмануть. Единственного, кто протянул ей молоток и сказал «Правда там». Он был её единственным шансом.

Единственным человеком в этом рухнувшем мире, кому она могла, как ни странно, доверять. Она не стала раздумывать. Схватила сумочку, ключи от машины и выбежала из квартиры, не выключив свет.

Она неслась по ночному Киеву. Фонари, витрины, фары встречных машин — всё сливалось в размытые цветные полосы. Она ехала на другой конец города, в старый рабочий район, где в серой девятиэтажке жил её свёкр.

Она не была у него уже несколько лет. Алексей всегда находил предлоги, чтобы не ездить к отцу, говорил, что тот стал тяжёлым, нелюдимым. Теперь Анна начинала понимать, почему.

Подъезд встретил её знакомым с детства запахом старых домов, смесью пыли, кислой капусты и чего-то ещё, неопределимого. Лифт не работал. Она поднималась пешком на седьмой этаж, и каждый пролёт давался ей с трудом.

Она стояла перед его дверью, обтянутой потёртым коричневым дерматином. Сердце колотилось. А что, если он её не примет? Что, если скажет, что это её проблемы, проблемы их семьи, и он не хочет в это лезть? Но другого выхода не было.

Она постучала. Тихо, неуверенно. За дверью послышались шаркающие шаги.

Замок щёлкнул. Дверь открыл Николай. Он был в старом застиранном халате, на ногах стоптанные тапки.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде не было удивления. Только тяжёлое, мрачное понимание. «Проходи», — сказал он, отступая в сторону.

Она вошла в маленькую, скромную прихожую. В квартире пахло лекарствами и старыми книгами. Всё было предельно просто, даже бедно, но очень чисто.

Со стены на неё смотрела с чёрно-белой фотографии молодая, улыбающаяся женщина, покойная жена Николая, мама Алексея. Он провёл её на кухню. Маленькая кухонька с выцветшей клеёнкой на столе, старым холодильником «Днепр», который гудел, как трактор.

Он молча поставил на плиту чайник, достал две чашки. Анна села на табуретку. Она не знала, с чего начать.

Она просто достала из сумочки ту самую банковскую выписку и положила её на стол. Он всё забрал, — сказала она. Голос сорвался.

А потом её прорвало. Слова полились из неё сплошным потоком, путаясь, перебивая друг друга. Она рассказала всё.

Про ужин у матери, про медальон, про рыдания Марии. Про то, как вошёл Алексей и назвал её параноидальной. Про его холодное спокойствие дома, про чемодан…