* Я люблю другую прости. — Хорошо, раз любишь — уходи. Только сделай мне один подарок… на следующее утро он проснулся один. На столе — записка… От прочинанного волосы дыбом стали!

— Лариса, давай поговорим, — сказал Виктор, не поднимая глаз. Голос его прозвучал глухо, как будто сам себе не верю. — Я люблю другую, прости.

Она стояла у раковины. Чашка скрипела под губкой в ее руках. Несколько секунд Лариса молчала, потом неспешно сполоснула посуду, аккуратно поставила чашку в сушку, вытерла руки, а вафельное полотенце.

Движения были размеренными, почти медитативными, и только потом, уже без всякого напряжения, она повернулась к нему. — Хорошо, раз любишь, уходи. Ни слез, ни драмы, только простые слова, как будто это был не крах жизни, а обычный бытовой разговор.

— Я… я не хотел причинять тебе боль, — проговорил он, виновато глядя на ее лицо, словно впервые в жизни увидел, сколько в нем усталости. — Так и не причиняй, просто уйди достойно. Ее голос был спокоен, даже слишком, без колебаний, без надрыва, он почувствовал, как внутри все сжалось, не от вины, а от стыда, будто его душу подковырнули ложкой и стало страшно заглянуть внутрь.

Она подошла к столу, налила себе крепкий чай в большую керамическую кружку с обупившимся краем, села напротив, не глядя на него. — Мы ведь столько лет вместе, — заговорила она, не повышая голоса. — Сын вырос, дом построили, все делали вдвоем, ты работал, я поддерживала, были трудности, радости, это все было не зря.

Он молчал, опустив плечи. — Дом можешь забрать, мне ничего не надо, — сказала она, наконец, кроме одного. Она сделала глоток чая, поставила кружку на подставку и продолжила, глядя ему прямо в глаза.

— У мамы юбилей через месяц, семьдесят лет, она тебя любит как родного, не хочу, чтобы она знала о разводе. Сделай мне один подарок, побудь рядом этот месяц, без сцен, без холодности, просто как семья. Улыбнись за столом, принеси ей ее любимые пирожные, помоги с самоваром, а потом уходи, я не буду держать, только не рушь ей праздник…