* Я ехала на аб0рт из-за нищеты и долгов, но вернулась за паспортом. В почтовом ящике лежало письмо: бездетная тётка, которую я не видела 20 лет, оставила мне всё наследство, но с одним НЕОЖИДАННЫМ условием…

Этого не могло быть. Это какая-то ошибка, нелепая шутка. Мы не общались с ней, она даже не знала о моем существовании, я была в этом уверена.

За что мне такое? Я отложила официальный бланк и взяла второй лист. Он был исписан от руки, выцветшими синими чернилами, знакомым угловатым почерком, который я смутно помнил по подписи на старой открытке. Это было ее письмо.

Здравствуй, Алиночка, начиналось оно. Если ты читаешь эти строки, значит меня уже нет. Не печалься обо мне.

Я прожила долгую, хотя и очень одинокую жизнь. Прости, что никогда не искала с тобой встречи. После смерти твоей бабушки, моей единственной родной души, я отгородилась от всего мира.

Мне казалось, что так будет проще. Теперь я понимаю, какой это был самообман. Старость страшна не морщинами, а тишиной в доме, где никто не ждет твоего звонка.

Я знаю, что у тебя сейчас нелегкий период. Не спрашивай откуда. У старых одиноких женщин есть свои способы узнавать новости от тех, кто им не безразличен.

Я знаю, что ты сильная, ты наша порода орловых. Но даже самым сильным иногда нужна помощь. Я не смогла стать матерью, это моя главная боль и главная ошибка.

И я хочу, чтобы мой уход стал для тебя началом новой жизни. Я оставляю тебе все, что у меня есть. Это не так много, но хватит, чтобы ты больше никогда не боялась завтрашнего дня.

У меня лишь одна единственная просьба, даже не условие, а просто мечта старой женщины. Я знаю, что ты носишь под сердцем новую жизнь. Сохрани ее, пожалуйста.

Дай этому ребенку шанс, которого у меня никогда не было. И если родится девочка, я была бы на седьмом небе от счастья, если бы ты назвала ее моим именем, Матильда, в память обо мне. Пусть хоть одна маленькая Матильда в этом мире будет счастливой.

Обнимаю тебя, твоя двоюродная бабушка. Я дочитала письмо и прислонилась головой к холодной, обшарпанной стене подъезда. По щекам текли слезы, но это были уже не слезы отчаяния и безысходности, как час назад в машине.

Это было что-то другое, смесь шока, скорби по незнакомому, но, как оказалось, родному человеку и совершенно ошеломляющего, головокружительного чувства свободы. Будто с моих плеч сняли неподъемный груз, который я тащила годами. Долги, кредиты, страх, что нечем будет заплатить за съемную квартиру, унизительная работа за копейки.

Все это вдруг исчезло, растворилось, как дурной сон. Я снова и снова перечитывала строки, написанные ее рукой. «Сохрани ее, пожалуйста».

Она знала. Каким-то непостижимым образом эта одинокая старая женщина, запертая в своей квартире в центре города, знала обо мне больше, чем я думала. Она знала о моих проблемах и о моем ребенке.

И она не осудила, не прочитала нотаций, она просто протянула мне руку помощи из небытия. Я снова положила ладонь на живот. Маленькая Матильда, моя дочка.

В моей памяти всплыл тот единственный день, когда я ее видела. После похорон все собрались в маленькой квартире бабушки. Было шумно, тесно, пахло едой и горем.

А тетя Матильда сидела в углу, в старом кресле, прямая как струна, и просто смотрела в окно. Я, семилетняя девчонка, из любопытства подошла к ней. Она повернула голову, и ее печальные глаза внимательно меня рассмотрели.

Она не улыбнулась, но ее взгляд потеплел. Она молча достала из своей старинной сумки-редикюля маленькую потемневшую от времени серебряную ложечку с выгравированной буквой «М» и протянула ее мне. «Это тебе», — сказала она тихим, скрипучим голосом.

На первый зубок, хоть и с опозданием. Мама потом отобрала эту ложку, сказав, что не гоже брать подарки в такой день, и куда-то ее задевала. А я запомнила.

Запомнила ее сухую, прохладную руку и ощущение чего-то важного, настоящего. Она помнила обо мне все эти годы. Она думала обо мне и в свой последний час позаботилась не о ком-то другом, а именно обо мне и моей еще нерожденной дочке.

Дверь в квартиру хлопнула, и на лестничной площадке появился Глеб. Он был в хорошем настроении, насвистывал какую-то мелодию. Увидев меня, сидящую на ступеньках с заплаканным лицом, он нахмурился, но в его голосе не было сочувствия, только досада.

«Ты чего тут расселась? Я думал, ты давно в клинике. Что-то случилось? Пробки?» Он подошел ближе, его взгляд скользнул по конверту в моих руках. «Что это?» — спросил он, уже с подозрением в голосе.

Я молча встала, чувствуя, как внутри меня все застывает, превращаясь в лед. «Я не поехала», — тихо сказала я. «Забыла документы». Глеб закатил глаза.

«Алина, ну елки-палки, мы же договорились, я же все организовал, заплатил, то есть дал тебе денег, что за детское поведение? Нужно было вернуться и поехать снова, чего ты ждала?» Его слова больше не ранили меня. Я смотрела на него так, будто видела впервые. На этого красивого, но слабого мужчину, который так боялся ответственности, что был готов уговорить меня на самый страшный поступок в моей жизни.

«Мне это больше не нужно», — сказала я ровным голосом и протянула ему письмо. Не то, личное, а официальное уведомление от нотариуса. Он выхватил его у меня из рук с нескрываемым раздражением.

«Что за…», — начал он и замолчал. Я наблюдала за его лицом. Это было похоже на смену кадров в кино.

Сначала недоумение, потом недоверие. Он прищурился, перечитывая первую строчку. Затем его глаза расширились…