Вскоре после свадьбы Виктория решила сделать романтический сюрприз для мужа, спрятавшись в шкафу с шампанским и кружевным бельем. Но когда муж закрыл дверь в комнату и ДОСТАЛ… ОНЕМЕЛА

Нам нужно больше доказательств, чтобы дело было таким явным, чтобы никто не мог его замять». Виктория кивнула. Внутренний дрожащий голос кричал, «Беги! Скройся! Спаси свою жизнь!» Но она заставила его замолчать.

Она встретит опасность лицом к лицу. «Мы продолжаем по плану», сказала она, и ее голос прозвучал неожиданно спокойно и твердо. В эту ночь, вернувшись домой, она смотрела на спящего мужа и думала о тонкой грани между любовью и ненавистью.

Она вспоминала, как плакала от счастья, когда он надел ей на палец обручальное кольцо. И как плакала от ужаса два часа назад, узнав, что он планирует ее смерть. Эмоции внутри нее кристаллизовались, превращаясь во что-то новое, решимость, не запятнанную страхом.

Решимость женщины, стоящей на краю обрыва и знающей, что единственный путь к спасению – не отступить, а прыгнуть. Удивительно, как в моменты наивысшего напряжения мир вдруг замедляется, растягивается, словно время. Это резина, которую можно растянуть до предела.

В такие секунды видишь все с пронзительной ясностью. Трещины на бетонной стене старого склада, которые складываются в причудливые узоры, похожие на карту неизвестной страны. Кружащую под тусклым фонарем моль, обреченную лететь на свет, не понимая, что именно он ее и погубит.

Капля росы на траве, пробивающейся сквозь растрескавшийся асфальт, упрямой, как сама жизнь. Виктория увидела все это в тот миг, когда телефон, зажатый в ее похолодевших пальцах, выскользнул из рук и упал на землю с глухим стуком. Этот звук, слабый, едва различимый среди других ночных шорохов, словно выстрел разорвал тишину.

Внутри склада оборвался разговор. Шаги, тяжелые, уверенные, направились к окну. Что это было? Голос Даниила прозвучал так близко, что Виктория почувствовала его дыхание на своей коже, хотя стена все еще разделяла их.

Марина стиснула ее запястье с такой силой, что наверняка останутся синяки. Глаза подруги расширились, в них плескался чистый, незамутненный ужас. Без слов, одними губами она обозначила, не двигайся.

За окном мелькнул луч фонарика, скользнул по осколкам стекла, по грязной стене и замер в опасной близости от их укрытия. Там кто-то есть, сказал Даниил, и Виктория почувствовала в его голосе что-то новое, напряжение, граничащее с тревогой. Может, бродячие собаки, отозвался арест.

Тут их полно. Виктория стояла, вжавшись в холодную стену, не дыша. В горле пересохло, сердце стучало так громко, что казалось, они должны слышать этот стук.

Вся жизнь сузилась до одной точки, до луча фонаря, который медленно двигался совсем рядом. «Мама!» – мелькнуло в голове. Она не звала мать с тех пор, как в семнадцать разбила машину отца.

Тогда тоже был момент застывшего времени, скрежет металла, осколки лобового стекла, разлетающиеся, как хрустальный дождь. И это слово – единственное, что прорвалось сквозь оцепенение. Луч света сдвинулся, пробежал по земле рядом с их ногами, высветил телефон, лежащий в пыли.

И скользнул дальше, не задержавшись. «Здесь ничего нет». Голос Даниила звучал уже спокойнее.

«Пошли, нам нужно закончить». Шаги удалились от окна. Виктория не шевелилась, замерев, как изваяние.

Только дрожь, мелкая, беспощадная, сотрясала ее тело, словно в лихорадке. «Нужно уходить!» – выдохнула Марина. Ее лицо было белым, как мел, губы тряслись.

«Сейчас!» Медленно, бесконечно медленно Виктория наклонилась и подняла телефон. Экран был разбит. Тонкая паутина трещин разбегалась от центра к краям.

Внутри что-то оборвалось. Что если запись потеряна? Что если все доказательства исчезли? Они отступали к машине, шаг за шагом, не позволяя себе бежать, боясь привлечь внимание. Виктория думала о матери, о ее словах, сказанных после того случая с машиной.

Страх. Это нормально. Ненормально.

Позволять ему управлять тобой. В кармане пальто лежала старая медная монета, бабушкин талисман, который мать отдала ей на восемнадцатилетие. «Эту монету твоя прабабушка носила на фронте», сказала тогда мать.

Она верила, что медь отводит беду. И знаешь что? Через всю войну прошла без единой царапины. Виктория сжимала монету в кармане, до боли впиваясь ногтями в ладонь, чтобы не закричать от напряжения.

Каждый шаг давался ей с таким трудом, будто она шла по колено в вязком болоте. Мысли путались, перед глазами плыли цветные пятна, и только ощущение прохладного металла в ладони удерживало ее в сознании. Детектив, страховавший их, помог девушкам забраться в машину.

Его лицо было напряженным, глаза. Суровыми, как у человека, привыкшего к опасности, но не к тому, чтобы подвергать ей других. — Запись цела? — спросил он, заводя двигатель.

Виктория попыталась разблокировать телефон. Экран мерцал, но отзывался на прикосновения. Запись сохранилась.

Она кивнула, не доверяя своему голосу. Машина мягко тронулась с места, увозя их прочь от склада. Только когда огни остались далеко позади, Виктория наконец почувствовала, как рядом с ней на сиденье рыдает Марина.

Тихо, беззвучно, содрогаясь всем телом. — Прости меня! — шептала подруга. — Это я втянула тебя.

Они могли. Они почти. Виктория обняла ее, прижала к себе.

Странно, но собственные глаза оставались сухими. — Все хорошо! — произнесла она, и голос ее звучал удивительно спокойно. — У нас есть запись.

Теперь мы точно знаем, с чем имеем дело. Дома Марина не хотела отпускать ее, предлагала остаться у себя. Но Виктория отказалась.

— Если я не вернусь, он что-то заподозрит. — объяснила она. — Я должна играть свою роль до конца.

Перед тем, как выйти из машины подруги, она впервые за все время расследования позволила себе проявить страх. Если со мной что-то случится. Начала она.

— Ничего не случится! — перебила Марина, крепко стискивая ее руку. — Я не позволю. Клянусь.

В доме было тихо. Даниил еще не вернулся. Виктория приняла душ, смывая с себя пыль старого склада, запах страха, грязь этой ночи.

Смотрела, как вода утекает в водосток, и думала о том, что ее жизнь тоже могла утечь так же легко, исчезнуть без следа. Потом замерла перед зеркалом, вглядываясь в собственное лицо. Та же женщина, что была и вчера, и месяц назад.

Те же глаза, те же губы, те же линии скул. Но внутри другой человек. Женщина, столкнувшаяся лицом к лицу со смертью и не отступившая.

Она услышала звук открывающейся двери шаги в прихожей. Даниил вернулся. Глубоко вдохнув, Виктория надела маску, улыбку, расслабленность, сонливость.

— Ты еще не спишь? Он вошел в спальню, пахнущей ночным воздухом и чем-то еще, чего она раньше не замечала, металлическим запахом опасности. — Ждала тебя, — ответила она, заставляя голос звучать тепло и любяще. — Как прошла встреча? — Обычно.

Даниил смотрел на нее внимательнее, чем обычно, изучая каждую черту лица, будто искал в нем что-то. — А ты чем занималась? — Работала над текстом, потом смотрела сериал. Виктория подошла к нему, поцеловала в щеку, как делала обычно.

Устала немного. Он обнял ее и его руки. Руки, которые, возможно, планировали ее смерть, крепко прижали к себе.

— Тебе нужно больше отдыхать, — сказал он, и в его голосе прозвучала нота, которой раньше не было, острая, как лезвие бритвы, настороженность. — Ты какая-то напряженная в последнее время. — Просто проект сложный.

Виктория улыбнулась, думая о том, как тонка грань между правдой и ложью, между жизнью и смертью. Когда они легли спать, Даниил долго не выключал ночник, глядя на нее с выражением, которое она не могла разгадать. Виктория чувствовала его взгляд даже сквозь опущенные веки, когда притворялась спящей.

В эту ночь сон не шел. Она лежала, прислушиваясь к дыханию мужа, и перебирала в уме их общие фотографии, в ресторане на первом свидании, в парке осенью, в день свадьбы. На каждой из них Даниил смотрел на нее с выражением любви и нежности.

Как может человек так убедительно играть, так искусно лгать? А может и не лгал? Может, в те моменты он действительно чувствовал что-то. Не любовь, конечно, но какое-то подобие привязанности. И когда это изменилось, когда нежность сменилась расчетом, когда она из любимой женщины превратилась в цель, Виктория смотрела в потолок невидящими глазами.

Где-то в глубине души она понимала, что ей не просто страшно. Ей больно. Больно от предательства, от осознания, что все, что казалось настоящим, было фальшивкой.

Что все слова любви, все поцелуи, все обещания – лишь инструменты для достижения цели. С этой болью, пульсирующей где-то в грудной клетке, ей предстояло жить дальше. Делить постель с человеком, планирующим ее смерть, улыбаться ему за завтраком, целовать на прощание…