Вскоре после свадьбы Виктория решила сделать романтический сюрприз для мужа, спрятавшись в шкафу с шампанским и кружевным бельем. Но когда муж закрыл дверь в комнату и ДОСТАЛ… ОНЕМЕЛА

Только глубокую, бесконечную усталость и желание никогда больше не видеть его лица. Когда его уводили, она не смотрела вслед. Вместо этого обернулась к родителям, к Марине, к людям, которые по-настоящему любили ее, даже когда она сама забыла, как любить себя.

Выйдя из зала суда, Виктория подняла лицо к небу. Дождь уже закончился, и в разрывах туч проглядывало солнце, робкое, весеннее, обещающее тепло. Капли дождя на ресницах смешивались со слезами.

Не горе, не облегчение, а какого-то нового, еще не названного чувства. Это был момент, когда оковы наконец спали, не с громким звоном, как в кино, а тихо, незаметно, словно шелуха, слишком долго сковывавшая росток, который теперь мог тянуться к свету. Она не была уже той Викторией, которая мечтала о принце на белом коне.

Не была и той раздавленной женщиной, которая обнаружила предательство в шкафу собственной спальни. Она была кем-то новым, суммой всего пережитого, всех ошибок и побед, всех шрамов и исцелений. Как разбитое зеркало, которое не восстановишь в прежнем виде, но из осколков которого можно создать мозаику, прекрасную именно своей неидеальностью, своей историей, запечатленной в каждой трещине.

Она была целой. Впервые за долгое, очень долгое время. Город встретил Викторию дождем, мелким, почти неощутимым, но пронизывающим до костей.

Она не взяла зонт, когда выходила из новой квартиры, крохотной студии в старом доме на другой стороне, купленной на деньги от продажи бабушкиной квартиры. Благодаря вмешательству адвоката эта недвижимость осталась у нее. Единственная победа среди стольких потерь.

Хотелось почувствовать этот дождь кожей, хотелось понять, жива ли еще, способна ли ощущать что-то помимо той глухой, ноющей боли, которая поселилась под ребрами год назад и с тех пор стала такой привычной, что почти перестала замечаться. Этот город не знал ее историю. Никто здесь не провожал ее сочувствующими взглядами, не шептался за спиной, не задавал неловких вопросов.

Здесь Виктория могла быть кем угодно, редактором в маленьком издательстве, которая выпускала детские книги, соседкой, которая вежливо здоровалась на лестничной клетке, посетительницей кафе, которая всегда заказывала капучино с корицей. Кем угодно, только не той самой женщиной из нашумевшего процесса. Прошел год.

Целая вечность, заключенная в 365 рассветов и закатов. Иногда Виктории казалось, что она прожила несколько жизней за этот год. А иногда, что до сих пор стоит в шкафу спальни, замирая от ужаса, слушая, как человек, которого она любила, замышляет ее смерть.

Осенний проспект был многолюдным и шумным, но Виктория не чувствовала себя частью этой толпы. Она шла, словно отделенная невидимой пленкой, наблюдательница, фиксирующая детали, но не участвующая в общем потоке жизни. Впрочем, эта отстраненность не была болезненной.

Скорее, это напоминало привычку внимательного редактора замечать мелочи, видеть общую картину, не теряясь в деталях. Кафе «Бродячая собака» пряталась в глубине двора, куда нужно было спуститься по узкой лестнице. Марина уже ждала ее там, в углу, за столиком, освещенным маленькой настольной лампой с абажуром янтарного цвета.

При виде подруги ее лицо озарилось улыбкой, в которой радость встречи смешивалась с тревогой и оценивающим взглядом. Как она? Держится? Заживают ли раны? Ты похудела? Сказала Марина вместо приветствия, крепко обнимая Викторию. И волосы отрастила.

Виктория провела рукой по волосам, которые теперь спускались ниже плеч. Раньше Даниил любил, когда она носила короткую стрижку. Говорил, что так подчеркиваются ее глаза и скулы.

И она, конечно, подстригалась. Сейчас каждый дополнительный сантиметр был как символ. Еще один шаг прочь от прошлого, еще один день свободы.

А ты все такая же? Ответила Виктория, присаживаясь напротив. Но это было не совсем правдой. Марина выглядела спокойнее, увереннее.

В ее глазах исчезла та настороженность, которая жила там во время их опасного расследования. Как столица? Как работа? Разговор поначалу тек неровно, с паузами и неловкими переходами. Они говорили о погоде, о новом проекте Марины, расследовании о торговле людьми, о квартире Виктории и ее издательстве.

Но оба чувствовали, это лишь разминка перед тем главным, ради чего встретились. Так как ты на самом деле? Наконец спросила Марина, отставляя чашку кофе. Не для протокола, не для родителей, не для психотерапевта.

Для меня. Виктория посмотрела на свои руки, тонкие пальцы редактора, которые теперь иногда подрагивали в минуты волнения. На запястье все еще виднелся тонкий шрам, след наручников, которыми Даниил приковал ее к батарее во время той последней ночи, перед тем, как полиция ворвалась в дом.

Она редко вспоминала об этом. «Я. Двигаюсь дальше», ответила она наконец.

«Это как учиться ходить заново. Сначала каждый шаг дается с таким трудом, что хочется просто лечь и не вставать. Но потом становится немного легче.

И еще легче. И в один прекрасный день обнаруживаешь, что прошла целый квартал, даже не задумываясь об этом». Марина кивнула, не перебивая.

В ее взгляде Виктория видела то понимание, которого не находила ни у родителей, слишком напуганных, слишком виноватых за то, что не уберегли, ни у психотерапевта, слишком профессионального, слишком отстраненного. Только Марина, прошедшая с ней каждый шаг этого пути, могла по-настоящему понять. «Я больше не просыпаюсь каждую ночь от кошмаров», продолжила Виктория, глядя, как дождевые капли сползают по оконному стеклу, оставляя извилистые дорожки.

«Теперь это случается раз в неделю. Может, скоро будет раз в месяц». Она помолчала, потом добавила.

И я начала снова чувствовать. Знаешь, когда все закончилось, внутри словно выключили свет. Ничего.

Ни радости, ни горя, только… пустота. Как будто вся моя способность чувствовать что-то была исчерпана. А теперь… Сегодня я увидела котенка в окне дома напротив и улыбнулась.

Просто так, непроизвольно. Это было. Странно.

Но правильно. Марина протянула руку через стол и жала ладонь подруге. Без слов, без сентиментальности.

Просто человеческое тепло, в котором Виктория так нуждалась. «Знаешь, что я поняла за этот год?» Виктория, когда им принесли десерт, чизкейк для нее, тирамису для Марины. «Что самое страшное? Не то, что он сделал со мной, а то, что я позволила этому случиться».

«Нет, не пойми меня неправильно», поспешно добавила она, заметив, как напряглась подруга. «Я не виню себя. Но сейчас, оглядываясь назад, я вижу все эти моменты, когда интуиция кричала мне «беги», а я заставляла ее замолчать…