Вскоре после свадьбы Виктория решила сделать романтический сюрприз для мужа, спрятавшись в шкафу с шампанским и кружевным бельем. Но когда муж закрыл дверь в комнату и ДОСТАЛ… ОНЕМЕЛА

Чужой человек, враг, чудовище, которого она когда-то целовала, которому отдала свое тело, свою душу, свою жизнь. «Ты все равно никогда не будешь по-настоящему свободна от меня», сказал он тихо, но она услышала каждое слово. «Я навсегда останусь в твоих кошмарах, Вика».

Она смотрела, как его уводят, как закрывается дверь полицейской машины, как мигалки окрашивают улицу в красно-синий цвет. И внезапно поняла, что он прав. Часть ее осталась в тех надеждах и мечтах, которые они строили вместе.

В колыбельных, что она мысленно пела их нерожденным детям. В планах на будущее, в которые она так искренне верила. Но теперь эта часть должна умереть, чтобы остальная Виктория могла жить дальше.

Сирены стихли вдали. Дом опустел. Остался только полковник, вежливо ожидающий у двери, пока она соберет самые необходимые вещи.

Завтра предстоял долгий день показаний, опознаний, формальностей. Проходя мимо спальни, Виктория остановилась у порога. Здесь она была так счастлива и так несчастна.

Здесь научилась любить и ненавидеть, доверять и подозревать. Здесь потеряла и вновь обрела себя. «Мы не будем возвращаться сюда», тихо сказала она своему отражению в зеркале.

«Мы будем идти только вперед». И впервые за долгие недели внутри нее забрежило что-то похожее на надежду. Не яркая, ослепительная радость, нет.

Тихая уверенность в том, что худшее позади, а значит, впереди может быть только свет. Зал суда напоминал Виктории театр. Те же ряды кресел, та же приглушенная атмосфера ожидания перед началом спектакля.

Только вместо занавеса – массивная дверь, через которую водят подсудимых. И все взгляды устремлены не на сцену, а на женщину с царапинами на шее в строгом сером костюме, который она купила специально для этого дня. Она чувствовала эти взгляды кожей.

Острые как иглы, любопытные, сочувствующие, осуждающие. Как она могла не видеть? Читалось в некоторых из них. «Бедняжка, ей так не повезло», – говорили другие.

Но было ли это невезением? Или расплатой за слепоту? За то, что искала любовь так отчаянно, что забыла об осторожности? Мамины часы на запястье тихо отсчитывали секунды. Раньше их тикание успокаивало, теперь же казалось тревожным, словно отчет перед взрывом. Виктория не знала, готова ли она увидеть его.

Мужчину, который был ее мужем, ее палачом, ее зеркалом, в котором отразились все ее слабости и страхи. Марина сидела рядом, ее рука крепко жимала пальцы подруги, как тогда в детстве, когда они прыгали с обрыва в речку, с замиранием сердца отсчитывая «Раз, два, три». И сейчас, за мгновение до появления Даниила, Виктория чувствовала такой же холодок под ложечкой, такое же предвкушение падения в неизвестность.

Дверь открылась. Его ввели в наручниках, худого, осунувшегося, с тенями под глазами. Человека, больше не способного играть роль успешного финансиста, лишенного всех масок и костюмов.

Их взгляды встретились через зал. Короткая, электрическая вспышка узнавания и отторжение одновременно. В глазах Даниила сверкнула ненависть, смешанная со странной, почти интимной нежностью, ведь никто не знал ее так, как он, никто не видел ее такой уязвимой, такой раздавленной.

Виктория не отвела взгляд. Не сегодня. Не здесь.

Больше никогда. Все это время я думала, что моя сила, способность терпеть, пронеслась в ее голове. А оказалось, что настоящая сила, в способности сказать «Хватит».

Суд длился две недели. Две недели, во время которых прошлое Даниила Аркадьевича Штайнберга, или Дениса, или Дмитрия, у этого человека было столько же имен, сколько жизни он разрушил, выворачивалось наизнанку, как карманы старого пальто. Выяснилось, что Елена действительно была мертва.

Ее останки нашли на дне того самого озера. А женщина, с которой встречались Виктория и Марина, оказалась актрисой, но не той, чтобы играть роль жертвы при необходимости. Обнаружилась и Анжела.

Не в психиатрической клинике, как уверял Даниил, а в маленьком городке, где она жила под чужим именем, скрываясь от бывшего мужа, в постоянном страхе, что он однажды найдет ее и закончит начатое. Но самым тяжелым для Виктории стал день, когда она давала показания. Стоять перед судом, перед десятками глаз, перед родителями, которые прилетели из областного центра, узнав о случившемся.

И рассказывать о своем унижении, своей боли, своей слепоте. Это было подобно тому, как сдирать кожу слой за слоем, обнажая нервы. Даниил смотрел на нее тогда с едва скрываемой усмешкой.

Словно говоря, ты можешь рассказать им факты, но никогда не сможешь передать, что было между нами. Ту власть, которую я имел над тобой. То, как ты таяла в моих руках.

И она почти сломалась. Почти. Но потом ее взгляд упал на первый ряд, где сидела ее мать, постаревшая, с новыми морщинами, которые принесли годы и тревога за дочь.

В ее глазах стояли слезы, но выражение лица говорило яснее любых слов. Я верю в тебя. Ты сильнее, чем думаешь.

И Виктория нашла в себе силы закончить. Рассказать все без утайки. Не как жертва, оплакивающая свою судьбу, а как выжившая, которая прошла через ад и вернулась, чтобы поведать об этом другим.

Последний день процесса был дождливым. Струи барабанили по окнам здания суда, как будто сама природа пыталась смыть всю грязь, всю боль, которая выплеснулась в этих стенах за прошедшие недели. Приговор не был неожиданностью, но все равно прозвучал как гром.

Пятнадцать лет лишения свободы за мошенничество в особо крупных размерах, физическое насилие и убийство Елены Суворовой. Даниил выслушал его с каменным лицом. Только желваки на скулах выдавали бурю, бушевавшую внутри.

«Подсудимый, у вас есть, что сказать суду перед отправкой в исправительное учреждение?» Сухой голос судьи эхом разнесся по залу. Даниил медленно поднялся. Обвел взглядом присутствующих и остановился на Виктории.

«Ничего из того, что было между нами, не было настоящим!» Разнес он с холодной усмешкой. «Ничего, кроме твоей любви. Ты любила меня по-настоящему, Вика.

И будешь помнить до конца своих дней. Слова, рассчитанные на то, чтобы ранить, чтобы отравить момент торжества справедливости. Но Виктория смотрела на этого сломленного человека и ощущала не боль, не ненависть, даже не жалость…