Тетя, вам случайно малыш не нужен? Заберите моего братика, ему 5 месяцев, и он очень хочет кушать… Услышав это, Марина обернулась и увидела 8-летнего мальчика с младенцем на руках. А когда развернула одеяльце, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного…
Дима и Артём наверняка будут разлучены: младенцев усыновляют охотнее, а восьмилетка с уже сформировавшимися травмами и страхами может надолго застрять в детском доме. Не звонить означало стать соучастницей преступления. Покупка ребёнка, даже под видом благотворительности, была уголовно наказуемым деянием.
Да и какие гарантии, что Светлана, почувствовав вкус лёгких денег, не начнёт шантажировать её? Не захочет больше? Где-то ближе к рассвету, когда за окном черноту ночи начал разбавлять сизый утренний свет, Марина приняла решение. Вот только в чём оно заключалось, она сама до конца не понимала. «Дима, просыпайся», — она осторожно коснулась плеча мальчика.
«Нам нужно поговорить». Он открыл глаза мгновенно, без той сонной неги, которая бывает у детей по утрам. Просто проснулся, готовый ко всему, насторожённый.
«Мы поедем обратно?» В голосе прозвучала обречённость, но не удивление. Он ждал этого. Все хорошие вещи заканчиваются, все доброжелательные взрослые исчезают — это он знал наверняка.
Марина присела рядом, стараясь не нависать над ним, говорить на равных. «Я не могу не сообщить в полицию, Дима», — её голос дрогнул. «То, как с вами обращались, — это преступление. И твоя мама… Она нуждается в помощи. Ей нужно лечение».
Лицо мальчика застыло, словно покрылось тонкой коркой льда. «Они заберут Тёму», — сказал он совсем тихо. «А меня — в детдом. Я знаю про такое. Сашка из соседнего подъезда рассказывал. Их с сестрой разлучили».
Марина почувствовала, как сердце сжимается. «Я хочу…» Она запнулась, сама не до конца веря словам, которые собиралась произнести.
«Я хочу попробовать оформить опеку над вами обоими. Может быть, потом и усыновление. Но для этого нужно пройти официальный путь, понимаешь? Обмануть систему не получится».
Он смотрел на неё так, словно видел насквозь все её сомнения, страхи, нерешительность. «Вы обещаете?» — спросил он наконец. «Обещаете, что мы с Темой будем вместе?» Марина хотела ответить автоматически, привычное «конечно» уже готово было сорваться с губ.
Но перед ней был ребёнок, научившийся распознавать ложь взрослых с безошибочной точностью радара. «Я обещаю, что сделаю всё возможное», — произнесла она медленно. «И невозможное тоже. Я буду бороться за вас обоих». Дима кивнул. Никакой бурной радости, никаких объятий — только это едва заметное движение головы.
Но Марина почувствовала, как что-то изменилось между ними. Тонкая нить доверия, хрупкая, как паутинка, натянулась в воздухе. В отделении полиции пахло дешёвым освежителем воздуха, плохо маскирующим застоявшиеся запахи табака и пота.
Дежурный, мужчина средних лет с усталым лицом, оторвался от компьютера, окинув Марину оценивающим взглядом. «Мне нужно…» Она замялась. «Подать заявление о ненадлежащем исполнении материнских обязанностей».
Дежурный вздохнул, словно услышал нечто привычное и не заслуживающее особого внимания. «У вас есть доказательства?» Он постучал пальцами по столу. «Видеозаписи, свидетели?» «Я сама видела», — Марина старалась говорить спокойно, но чувствовала, как дрожит голос.
«Дети одни, голодные. Мать пьяна, в квартире…» Она запнулась, вспомнив запах разложения и грязи. «В квартире условия, непригодные для жизни. И она… Она предлагала продать младшего сына. Мне».
Что-то изменилось в лице дежурного. Он выпрямился, отложил ручку. «Погодите. По порядку», — он взглянул теперь уже с настоящим интересом. «Продать ребёнка?» Марина кивнула, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. «Есть доказательства?» — повторил он.
Она машинально нащупала в сумке расписку Светланы, но не стала доставать. Эта бумага могла навлечь вопросы и на неё саму. «Всё произошло при мне», — сказала она.
«Я могу дать показания». Он вздохнул, но уже по-другому. «Давайте я вызову участкового. Он примет заявление», — он потянулся к телефону. «Нужно будет навестить эту семью. Если всё подтвердится, дети будут изъяты и переданы органам опеки. Временно», — добавил он, видя, как напряглось лицо Марины. «До решения суда». «А если…» Марина сцепила пальцы под столом, чтобы унять дрожь. «Если я хочу подать заявление на оформление опеки?»
Дежурный посмотрел на неё с сомнением. «Вы родственница?» «Нет». «Тогда это сложно», — он покачал головой.
«Детей обычно передают в социальные учреждения, потом оформляется опека — это долгий процесс, особенно для посторонних. Но вы можете проконсультироваться в органах опеки». Поток стандартных фраз, за которыми скрывалась неумолимая бюрократическая машина.
Марина почувствовала, как надежда, едва родившись, начинает угасать. События следующих дней слились в какой-то лихорадочный калейдоскоп. Проверка квартиры Светланы.
Изъятие детей. Дима цеплялся за руку Марины, а Артёма она передала сотруднице опеки с таким чувством, будто отрывала от сердца кусок. Временный приют. Медицинское обследование мальчиков.
У Артёма обнаружили анемию и рахит. Врач говорила что-то о задержке развития, типичной для детей из неблагополучных семей. У Димы — недоедание, ранние признаки гастрита, множественные гельминты и трещины на рёбрах — следы давних травм, о которых он отказывался говорить.
Марина стояла за стеклянной дверью медкабинета, наблюдая, как Диму осматривают, и чувствовала физическую боль, словно все его шрамы отпечатались на её собственном теле. Светлану задержали, а потом выпустили под подписку о невыезде. Она выглядела растерянной на видеозаписи допроса, которую показали Марине.
Будто не понимала, в чём её обвиняют. «Дети? Какие дети? Ах, эти! Ну да, выпивала иногда, но кто не пьёт. А что там этот старший наговорил, так врёт он всё, мстит мне за то, что строгая с ним была».
Начался суд. Марина сидела на заседаниях с прямой спиной и сжатыми губами, боясь проронить хоть слово, чтобы не повредить делу своим излишним участием. Но внутри неё бушевал ураган.
За прозрачными стенами суда жизнь продолжалась. Марина ходила на работу, стараясь удержаться на плаву, посещала приют, куда временно поместили мальчиков, приносила игрушки, книги, одежду. Дима оттаивал рядом с ней, иногда даже улыбался — редкие проблески солнца на хмуром небосклоне.
«Когда мы поедем домой?» — спросил он однажды, и это «мы», это «домой» прозвучало как обещание, как клятва. Марина могла лишь обнять его, не давая обещаний, которых не была уверена, что сможет сдержать. Она подала заявление на оформление опеки, но реакция органов опеки была прохладной.
«Одинокая женщина. Без опыта материнства. Маленькая квартира. Средний доход. И двое детей сразу, один из которых — младенец с медицинскими проблемами. Вы понимаете, что это большая ответственность?» — спрашивала инспектор, женщина с тусклыми волосами и колючим взглядом из-под очков.
«Финансовая, эмоциональная? Мы обязаны учитывать интересы детей в первую очередь». Будто Марина не думала об этом каждую секунду каждого дня. Будто не просыпалась в холодном поту от кошмаров, в которых Дима зовёт её, а она не может добраться до него через бесконечные коридоры детского дома.
«Я справлюсь», — отвечала она, глядя прямо в глаза инспектору. «Я люблю этих детей. Я сделаю всё, чтобы они были счастливы»…
