Тетя, вам случайно малыш не нужен? Заберите моего братика, ему 5 месяцев, и он очень хочет кушать… Услышав это, Марина обернулась и увидела 8-летнего мальчика с младенцем на руках. А когда развернула одеяльце, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного…
«Он всё равно орёт ночами, молока у меня нет, а смесь дорогая. Ты вот приодета, квартира, поди, есть. Возьми мальца, а? Я недорого возьму».
Марина задохнулась от возмущения. Ужас и гнев смешались в её груди, затрудняя дыхание. Эта женщина, давшая жизнь двум прекрасным детям, предлагала продать собственного сына, как ненужную вещь.
«Вы… вы в своём уме?» Голос Марины дрожал. «Это же ваш ребёнок, ваша плоть и кровь». Светлана пожала плечами, отпив из стакана.
«А что такого? Не прокормлю я его всё равно. Если органы опеки заберут, то в детдом пойдёт, а там что? Хуже будет. А ты, баба, вроде нормальная, не наркоманка, не алкашка».
Она хрипло рассмеялась. «Считай, для него же стараюсь. Жизнь человеческую спасаю».
В этот момент Марина поняла, насколько глубоко может пасть человек — до такой бездны, что даже материнский инстинкт, самый сильный и древний, растворяется без следа. Она взглянула на Диму, молча стоявшего рядом, и увидела в его глазах странную смесь стыда и смирения. Ребёнок стыдился за свою мать сильнее, чем она сама.
В голове Марины мелькали разные варианты: вызвать полицию прямо сейчас, забрать детей насильно. Но она понимала, что все эти импульсивные действия могут только усложнить ситуацию. Органы опеки работают по своим правилам, и прежде чем дети могли бы оказаться у неё — если вообще оказались бы, — им пришлось бы пройти через систему, которая могла разлучить братьев навсегда.
«Я…» Она сглотнула комок в горле. «Я могу вернуться через два дня. Привезу деньги. Но вы должны быть готовы написать отказ. Официальный, с заверением». Светлана мгновенно оживилась, словно почуяла добычу.
«Сколько?» Она подалась вперёд, в глазах зажглась искра алчности. «Пять тысяч», — быстро произнесла Марина, называя сумму, которая была у неё в кошельке, помимо отложенных на покупки для детей. «Сейчас могу дать задаток».
«Десять», — хрипло произнесла Светлана, но уже без особой убеждённости. «Пять», — твёрдо повторила Марина. «Плюс я не буду обращаться в полицию по поводу того, что ваши дети были оставлены без присмотра».
Это был блеф, и она знала это — не могла она не заявить о случившемся. Но Светлана, видимо, поверила. «Ладно», — она махнула рукой.
«Давай бумагу, напишу». Марина достала из сумки блокнот и ручку, всегда лежавшие при ней. Светлана неровным почерком нацарапала несколько строк — расписку о получении денег и обещание подписать официальные документы об отказе от родительских прав.
Марина не была уверена, имеет ли эта бумага хоть какую-то юридическую силу, но сейчас это было неважно. Вытащив из кошелька несколько купюр, она положила их на стол. Светлана сгребла их с неожиданным проворством, будто боялась, что деньги испарятся.
«Приходи через два дня», — она уже была занята пересчётом банкнот. «Только с собой бери побольше. И смотри, не обмани, я ведь мать, могу и передумать».
Марина почувствовала, как внутри всё сжимается от отвращения. Эта женщина использовала материнство как инструмент шантажа, перечёркивая сам смысл этого священного слова. «Дима», — она повернулась к мальчику, — собери необходимые вещи. Ты поедешь с нами, о твоём брате я позабочусь». Мальчик бросил неуверенный взгляд на мать, словно ожидая возражений, но Светлана только махнула рукой. «Иди, иди, меньше ртов, легче жить».
Дима исчез в глубине квартиры и вернулся через минуту с потрёпанным рюкзаком, в котором что-то негромко стукнуло. Марина догадалась: игрушки для брата, последнее, что у них осталось. «Мы уходим», — Марина произнесла это скорее себе, чем Светлане, которая уже не обращала на них внимания, сосредоточившись на бутылке.
Они вышли из квартиры, и Дима закрыл за собой дверь с неожиданной бережностью. Марина заметила, как дрожали его пальцы, и поняла: даже этот дом, эта нора отчаяния, была для него родным местом — единственным, что он знал. «Всё будет хорошо», — произнесла она, спускаясь по лестнице и крепко держа Диму за руку.
«Обещаю тебе». Мальчик кивнул, но ничего не сказал. В его глазах застыло выражение человека, который давно разучился верить обещаниям взрослых.
Человека, который знает, что любое «хорошо» временно, что любая доброта имеет свою цену и свой срок. Выйдя из подъезда, Марина с Артёмом на руках и Димой, прижимавшимся к её боку, глубоко вдохнула свежий воздух, который казался спасением после удушливой атмосферы той квартиры. Но в душе её бушевала буря.
Мысли путались, сердце колотилось. Что она натворила? Пообещала выкупить ребёнка у родной матери, вступила в сделку с женщиной, потерявшей все человеческие черты.
И что теперь? Обратиться в полицию? В опеку? Как быть с Димой, который боится разлуки с братом больше всего на свете? Голос разума говорил одно, а сердце — совсем другое. Марина прекрасно помнила своё одиночество после ухода мужа, свою пустую квартиру, тишину, от которой хотелось кричать. Помнила, как обещала себе, что если не сможет родить, усыновит ребёнка.
И вот теперь она стояла на пороге решения, которое могло изменить всю её жизнь. Маленькое тепло Артёма, прижавшегося к ней во сне, и худая ладошка Димы в её руке казались хрупкими мостиками в другой мир — мир, где она могла бы снова стать целой. «Поедем домой», — сказала она и сама удивилась, как естественно прозвучало это слово — «домой».
Как будто они уже были семьёй. Как будто так и должно было быть с самого начала. Ночь растягивалась, как старая пружина, скрипя минутами бессонницы.
Часы на стене отбивали время с механической безжалостностью, а Марина сидела на кухне, сжимая в руках давно остывшую чашку чая. Дети спали: Артём в коробке, заботливо превращённой в колыбель, Дима — на диване, свернувшись калачиком так, что занимал минимум пространства, как будто не хотел стеснять, доставлять неудобства. Перед глазами стояло лицо Светланы — серое, с нездоровой одутловатостью.
Лицо, на котором материнство оставило лишь размытый след, похожий на старое пятно, которое так и не смогли отстирать. В каждой черточке — следы сдачи, капитуляции перед чем-то более сильным, чем долг, чем природа, чем инстинкт. Как можно продать собственного ребёнка? Этот вопрос звенел в голове, не находя ответа.
Но где-то под поверхностью осуждения пульсировал другой, более страшный вопрос: а ты, разве не этого ты хотела? Разве не искала возможности усыновить? Разве не воспользовалась сейчас ситуацией, чтобы получить то, в чём тебе отказала природа? Мысли ходили по кругу, затягивая в водоворот сомнений. Звонить в полицию означало запустить механизм, который она не могла контролировать. Отдать судьбы детей в руки системы, которая работает по своим правилам, не считаясь с человеческими привязанностями…
