Тетя, вам случайно малыш не нужен? Заберите моего братика, ему 5 месяцев, и он очень хочет кушать… Услышав это, Марина обернулась и увидела 8-летнего мальчика с младенцем на руках. А когда развернула одеяльце, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного…
Артём несколько раз просыпался, требуя еду и внимание криком, который, казалось, исходил из самых глубин его существа — голосом человека, слишком рано познавшего, что мир не спешит отвечать на твои просьбы. Марина поднималась каждый раз, готовя купленную смесь, меняя наспех сооружённые из полотенец подгузники, и шептала ему тихие, ничего не значащие слова — слова, которые ничего не обещали, потому что она сама не знала, что завтрашний день готовит им всем.
На стыке ночи и зари, в тот сумеречный час, когда реальность кажется зыбкой, словно сон, она заметила, что Дима не спит. Он сидел, сгорбившись в кресле, глаза широко открыты, устремлены в никуда. «Ты должен отдохнуть», — сказала она, присев рядом и осторожно коснувшись его плеча.
Мальчик вздрогнул, как дикий зверёк, и посмотрел на неё взглядом, в котором смешались настороженность и отчаянная надежда. «Если… Если мама вернулась, и нас нет…» — начал он. Марина слегка сжала его тонкое плечо, чувствуя, как выпирают кости под истончённой кожей.
«Мы поедем к вам утром», — пообещала она. «Сразу после завтрака, и во всём разберёмся». Дима кивнул и внезапно прижался к ней — так кратко, что она едва успела ощутить тепло его тела, прежде чем он снова отстранился, забравшись с ногами в кресло.
Завтрак был молчаливым. Марина приготовила омлет и гречневую кашу с тыквой, нарезала фрукты. Дима ел медленно, с непривычной вежливостью, переворачивая ложку, чтобы не оставить ни капли.
Она наблюдала за ним из-под ресниц, замечая детали: ногти обкусаны до мяса, на шее — следы грязи, локти в ссадинах. Тело, на котором отпечаталась жизнь на самой кромке выживания. Артём, накормленный смесью, спокойно спал, изредка причмокивая во сне.
С вымытым личиком, в чистой пелёнке, он казался обычным младенцем, чья жизнь началась с любви и заботы. Только покрасневшая кожа в складках, опрелости, напоминала о недавнем прошлом. «Готов?» — спросила Марина, когда Дима отодвинул пустую тарелку.
Мальчик молча кивнул. В глазах промелькнуло что-то, чего взрослые обычно не видят у детей, — понимание того, что чуда не будет. Что у каждого убежища есть свой срок.
Что придётся возвращаться. Район, куда они приехали, Марина видела раньше лишь мельком, проезжая по окраине. Пятиэтажки выстроились серой шеренгой с крошащимися фасадами и разбитыми скамейками у подъездов.
Лужи под ногами, несмотря на ясную погоду, не высыхали — земля казалась насквозь пропитанной безысходностью. «Вон там!» — Дима указал на третий подъезд, и рука, державшая ладонь Марины, чуть вздрогнула. Подъезд встретил хмурым смрадом — смесью мочи, табака и отсыревших стен.
Ступени были усыпаны окурками и шелухой от семечек. На лестничной клетке первого этажа громоздилась разобранная детская коляска с провалившимся дном. Марина прижала к себе Артёма, словно защищая его от самого воздуха этого места.
Малыш невнятно хныкнул, но тут же умолк, как будто понимая необходимость тишины. «Второй этаж!» — голос Димы звучал всё тише с каждым шагом вверх. Дверь в квартиру была приоткрыта — простая деревянная дверь с облупившейся краской и вмятиной на уровне колена.
Из щели тянуло кислым перегаром и чем-то ещё, чему Марина не сразу нашла определение. Потом поняла: так пахнет оставленное под дождём и солнцем бельё, которое никто не потрудился снять с верёвки. «Мам!» — Дима просунул голову в щель, и его голос неуловимо изменился, стал ещё более детским, просящим, с нотками вины, которую он, похоже, привык испытывать безо всякой причины.
Ответом был хриплый кашель и что-то, упавшее на пол. Дима оглянулся на Марину, его лицо напряглось, губы сжались в тонкую линию. «Она дома!» — тихо произнёс он, и в этих двух словах было столько обречённости, что Марина невольно отступила на шаг.
Но потом решительно толкнула дверь. То, что она увидела, не было неожиданностью — именно такую квартиру она представляла по рассказу Димы и виду подъезда. Но одно дело представлять, и совсем другое — увидеть своими глазами.
Коридор тонул в полумраке, единственная лампочка под потолком была разбита. В тусклом свете из комнаты виднелись сваленные горой вещи, пустые бутылки, детская обувь, смятые упаковки от чипсов. Воздух казался густым, как кисель, от влажности и запаха нестиранных вещей и алкоголя.
По стене деловито пробирался таракан, ненадолго замирая, будто приветствуя вошедших. «Проходите!» Дима шагнул вперёд, как маленький проводник, ведущий путника через опасную территорию. В маленькой кухне, куда они ступили, было неожиданно светло: голая лампочка под потолком безжалостно высвечивала каждую деталь запустения.
На столе громоздились грязные тарелки, засохшие до такой степени, что пища на них превратилась в подобие странных наростов. Трёхлитровая банка была на четверть заполнена окурками, плавающими в мутной жидкости. За столом сидела женщина.
Сначала Марина отказывалась верить, что это мать мальчиков — настолько она выглядела старше своего возраста. Тонкие волосы неопределённого грязно-русого цвета свисали сальными прядями, обрамляя осунувшееся лицо с заострившимся носом и покрасневшими глазами. Кожа была нездорового серого оттенка с красными пятнами, словно покрытая разводами акварели.
На женщине был надет засаленный халат, под которым виднелась майка, когда-то белая. Она подняла взгляд, и её мутные глаза неожиданно сфокусировались. «Где ты шлялся, паршивец?» Голос был хриплым, но неожиданно громким, заставив вздрогнуть даже Марину.
Дима невольно отступил назад, прижимаясь к Марине и пытаясь заслонить собой Артёма, которого она держала на руках. «Я… Мы…» — начал он, но женщина уже перевела взгляд на Марину.
«А это ещё кто?» Она попыталась встать, пошатнулась, ухватилась за край стола. «Из опеки, что ли?» Марина невольно крепче прижала к себе Артёма, чувствуя, как внутри разрастается волна возмущения пополам с ужасом. Эта женщина, мать, создательница жизни, превратившаяся в полуразрушенное подобие человека, вызывала не только отвращение, но и что-то похожее на страх — страх перед глубиной падения, на которое способен человеческий дух.
«Нет», — произнесла Марина, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. «Я нашла ваших детей вчера. Они были одни, голодные. Малыш мог умереть без ухода». Женщина прищурилась, на её лице появилось хитрое выражение. «И что? Приютила?» Она неожиданно рассмеялась звуком, больше похожим на кашель.
«Теперь будешь учить меня жить, да?» «Вы хоть понимаете, что у вас могут забрать детей?» Марина почувствовала, что теряет контроль над своими эмоциями, голос дрогнул. «Органы опеки, полиция…» «Куда их заберут?» Женщина пренебрежительно махнула рукой, чуть не упав при этом.
«Знаешь, сколько таких в очереди на усыновление? Никому они нахрен не нужны. Пусть забирают, мне легче будет». Она снова опустилась на стул, налила себе из стоящей рядом бутылки в стакан с отбитым краем.
Рука заметно тряслась. Марина стояла, не находя слов. Она пыталась представить себе, как эти дети выживали здесь, в этом царстве разрухи и безразличия.
Как Дима, восьмилетний мальчик, ухаживал за младенцем, искал еду, защищал брата от пьяных приступов агрессии матери. Женщина, Светлана, если верить Диме, вдруг подняла глаза, с неожиданной ясностью глядя на Марину. В её взгляде мелькнуло что-то похожее на осмысленность.
«А ты чего тут в золоте ходишь?» Она окинула взглядом простую, но аккуратную одежду Марины, её кожаные сапоги, сумку. «Может, купишь у меня Ваньку?» «Его зовут Артём», — тихо произнёс Дима, но мать не обратила внимания. «Я серьёзно», — продолжала она, и голос её приобрёл деловые нотки, так неуместно звучащие в окружении упадка..
