* Собирая грибы, чтобы выжить на маленькую пенсию, я провалилась в тайник под землёй… От увиденного внутри, волосы дыбом стали…

И в ее глазах я видела целую бурю эмоций. Страх, любопытство, недоверие и какую-то глухую, застарелую печаль. Казалось, она всю жизнь ждала и боялась этого момента.

Наконец она тяжело вздохнула, словно сбрасывая с плеч невидимый груз, и отступила в сторону, молча приглашая меня войти. — Проходите, — сказала она почти шепотом. — Только прошу вас, будьте осторожны.

Он очень слаб. Я вошла в небольшой скромно обставленный дом. Внутри было чисто и пахло лекарствами.

В кресле у окна спиной ко мне сидел сгорбленный старик, укутанный в теплый плед. Он смотрел на деревья в саду и его худые, покрытые пигментными пятнами руки безвольно лежали на подлокотниках. Это был он — Аркадий Воронов.

От того самоуверенного красавца с фотографией не осталось и следа. Время и, как я теперь понимала, нечистая совесть сточили его, оставив лишь бледную, немощную тень. — Папа, к тебе пришли! — тихо сказала Кира.

Старик медленно со скрипом повернул голову. Его выцветшие глаза безразлично скользнули по мне, но когда я шагнула ближе, в них мелькнуло узнавание, а затем дикий, животный страх. Он вцепился пальцами в подлокотники, его тело напряглось.

— Кто вы? Уходите! Я никого не звал! — прохрепел он, и голос его был слаб, но полон паники. — Я Вера Павловна Орлова, — сказала я как можно спокойнее, хотя сердце мое стучало где-то в горле. — Жена Игоря Орлова, сына Степана.

Имя Степан подействовало на него как удар. Он отшатнулся, насколько позволяло кресло, и замотал головой. — Не знаю никакого Степана! — закричал он, переходя на виск.

— Убирайтесь вон! Кира, выгони ее! Кира подбежала к нему, положила руку на плечо. — Папа, успокойся, пожалуйста! Тебе нельзя волноваться! Но он ее не слушал. Его трясло.

Я поняла, что слова здесь бессильны. Я подошла к столу, который стоял рядом с креслом, и молча положила на него старую тетрадь в кожаном переплете. Аркадий замер, его взгляд прикипел к дневнику.

Он узнал его. Я видела это потому, как расширились его зрачки, как с его лица схлынула последняя краска. Он смотрел на тетрадь, как на призрака из прошлого, который явился, чтобы забрать его душу.

— Что? Что это? — прошептал он, хотя прекрасно знал ответ. — Это голос человека, которого вы предали, — ответила я, открывая дневник. — Голос вашего друга, который верил вам, как брату.

Позвольте я прочту вам всего несколько строк. И я начала читать. Я читала не о предательстве, не о квартире.

Я выбрала место, где Степан с восторгом описывал рождение своего сына Игоря, где он писал о том, как впервые взял его на руки и поклялся сделать все, чтобы его мальчик был счастлив. Мой голос звучал ровно, без дрожи. Я читала простые, полные отцовской любви слова, и в зленящей тишине комнаты они звучали как приговор.

Аркадий перестал дрожать. Он обмяк в кресле, сгорбился еще сильнее, и по его морщинистым щекам покатились крупные, старческие слезы. Он не рыдал, он плакал молча, беззвучно, и это было страшнее любого крика.

Кира смотрела то на отца, то на меня, и в ее глазах стояло полное непонимание и ужас. Она видела, что происходит что-то непоправимое, что рушится мир, в котором она жила. Когда я закончил и читать, Аркадий поднял на меня глаза, полные такой муки и раскаяния, что у меня у самой перехватило дыхание.

Прости. Прости меня, Степан. И после этого он закрыл лицо руками и зарыдал в голос, сотрясаясь всем телом, как ребенок.

Кира бросилась к нему, обняла, пыталась успокоить, но он лишь отталкивал ее и повторял одно и то же. Я виноват. Во всем виноват.

Я отошла к окну, давая им время. Я не чувствовала злорадство или триумфа, только тяжелую, всепоглощающую горечь. Горечь за две сломанные жизни, за сорок лет лжи, за тайну, которая отравила все вокруг.

Когда Аркадий немного успокоился, он, не глядя на меня, начал говорить. Он рассказывал все с самого начала, про зависть, которая грызла его с самого детства. Степан был удачливее, талантливее, его все любили.

А потом у него появилась Клавдия, родился сын, идеальная семья, о которой сам Аркадий мог только мечтать. Я не хотел, шептал он, глядя в одну точку. Я просто позавидовал…