* Смертельно больная миллионерша бредя по зимнему парку, а увидев замерзающих на скамейке мужчину с ребенком — забрала их к себе… А когда ночью заглянула в спальню, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного
Даже платье, как на фотографиях из юности. Похороны прошли тихо. Без пафоса, без помпы, которой можно было бы ожидать от женщины ее уровня.
Только узкий круг: сотрудники, друзья детства, те, кому она действительно что-то значила. Виктор стоял в стороне, рядом с Тимкой, сжимая его руку. Николаевна чуть позади.
Все было как во сне: траур, речь священника, шорох земли. А потом тишина. Огромная, накрывшая как бетонная плита.
После похорон Тимка вдруг перестал говорить. Совсем. Он не отвечал на вопросы, не смеялся, не рисовал, не ел за столом. Просто сидел в кресле, обняв подушку, и смотрел в окно.
Виктор не выдержал. «Нам нужен врач», — сказал он Николаевне. «Не физический.
Психолог. Срочно». Психолог появилась на третий день.
Молодая женщина с мягкими глазами, аккуратным голосом и терпением монаха. Она не задавала сложных вопросов. Просто сидела рядом, читала сказки, играла в настольные игры, смотрела мультики вместе с Тимкой.
Постепенно мальчик начал возвращаться. Не полностью. Но уже не был совсем потерянным.
И Виктор понял: боль не исчезает. Но с ней можно научиться жить. Однажды вечером, разбирая бумаги в кабинете Анастасии, он нашел коробку.
Небольшую, с кожаной обложкой. Внутри письмо. «Виктору.
Прочти, когда меня не станет». Он долго не решался открыть. Положил на стол.
Смотрел. Потом развернул. «Если ты читаешь это, значит, я уже не рядом.
И значит, я не успела сказать тебе все при жизни. А должна была. Ты стал для меня не просто спасенным.
Ты стал моим спасением. Ты научил меня снова смеяться, доверять, верить. Я не знала, что можно чувствовать так и не бояться быть слабой.
Я понимаю, что правда о нашем родстве многое изменила. Но я верю: кровь — это не преграда, а мост. Я оставляю тебе все, что у меня было — дом, компанию, возможности.
Не потому, что ты мой родственник. А потому, что ты — человек, которому я верю. Которому я бы доверила все.
Даже сына, если бы он у меня был. Пусть это будет твоим началом. Не концом.
С любовью. Навсегда. А.» Виктор прочел письмо трижды.
Потом положил в карман. Не плакал. Только сел в ее кресло, закрыл глаза и впервые с момента смерти дал себе выдохнуть.
Компания скорбела. Коллектив не верил. На всех этажах были ее портреты, черные ленты, цветы.
Ольга, заместительница, рыдала в коридоре. Люди говорили, что с уходом Анастасии все рухнет. Но в один день Виктор вышел на собрание в строгом костюме, с новыми папками.
«Я не Анастасия Владимировна», — сказал он. «И не собираюсь ей быть. Но она доверила мне это место.
И я не подведу». Кто-то аплодировал. Кто-то молчал.
Но все остались. Он вошел в ее кабинет. Закрыл за собой дверь.
Посмотрел на кресло, в котором она больше не сидела. На окно, куда она смотрела. На календарь, замерший на дате перед отлетом.
Виктор подошел к столу. Положил фотографию Тимки. И сказал вслух.
«Давай, Настя. Работаем». А за окном снова начиналась весна.
