* Смертельно больная миллионерша бредя по зимнему парку, а увидев замерзающих на скамейке мужчину с ребенком — забрала их к себе… А когда ночью заглянула в спальню, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного
Но в этом уюте было то, чего Анастасия боялась сильнее смерти — близость. Она ловила себя на взгляде, задерживающемся на его руке. На голосе, который начинал ей сниться.
На его смехе, который впервые за много лет отзывался у нее внутри чем-то больше, чем эхом. Виктор тоже чувствовал это. Он не говорил, но в его действиях, в заботе, в молчаливом присутствии было что-то большее.
Он замечал, когда она уставала. Подавал плед, ставил чашку ближе, не спрашивал лишнего. И она боялась, что однажды он заговорит вслух.
Потому что она уже знала: это чувство неправильно. Она сидела в своей спальне и держала в руках ту самую справку, которую так долго избегала. Врач на приеме уже не маскировал взгляд, говорил жестко.
Прогрессия. Операция невозможна. Только поддерживающая терапия.
Вам нужно подготовиться. Подготовиться? К чему — к умиранию? К моменту, когда дыхание срывается, как простыня с кровати? К тому, чтобы написать завещание? Анастасия положила бумагу обратно в ящик, как будто пыталась спрятать чудовище под кроватью. Но оно не исчезало.
В ту ночь она спала плохо. А на рассвете приняла решение: не прятаться. Не скрываться от того, что происходит.
И провести оставшееся не в больнице, не в одиночестве, а с теми, кто стал ей близок. Даже если это больно. Даже если это неправильно.
Ты хочешь поехать в отпуск? Удивился Виктор, когда она сказала об этом на кухне. Не просто в отпуск. Я хочу показать Тимке что-то большое.
Что-то красивое. Что-то, что он запомнит навсегда. Египет? Египет.
Песок, пирамиды, море. Мы же в детстве мечтали об этом, правда? Виктор засмеялся. Я мечтал покопаться в песке, а в итоге копал траншеи.
Вот и пора отыграться, — улыбнулась она. Я уже говорила с турагентом. Все организуем.
Вылет через пять дней. Николаевна поедет? Конечно. Кто будет таскать чемоданы? Виктор замолчал.
Он чувствовал, что-то в этом путешествии было особенным. Но не спрашивал. Она не хотела говорить, значит, не время.
Пока шли сборы, Анастасия ловила моменты, как кадры из любимого фильма. Тимка примерял очки для плавания и смеялся, глядя в зеркало. Виктор выбирал шорты и морщился.
Я похож на туриста в Панаме из девяностых. Николаевна собирала аптечку, словно готовилась не к отдыху, а к выживанию в пустыне. Каждый из них, не зная, чувствовал, что-то меняется.
Ночью перед вылетом Анастасия не спала. Она открыла старый альбом, тот, где были фотографии еще из детства. На одной — ее бабушка с маленьким мальчиком на руках.
Подпись выцвела, но она уже знала — это мать Виктора. И теперь все стало яснее. То сходство, что она раньше списывала на случайность.
То теплое чувство, которое казалось влюбленностью, оказалось чем-то другим: глубже, запутаннее. Это была связь крови. И это делало все невыносимо сложным.
Как сказать ему? Как не разрушить то, что наконец-то стало настоящим? А если не сказать, получится ложь. Жить с этим — тоже неправильно. В темноте комнаты она прижала к груди старую фотографию и прошептала.
«Прости. За то, что не знала. За то, что чувствовала.
И за то, что не могу». На следующее утро она впервые за много лет вышла из дома не в пальто, не в костюме, а в легкой ветровке и с рюкзаком. С видом женщины, у которой в багаже не одежда, а последние шансы.
Аэропорт встретил их суетой, запахом кофе и переливающимся табло. Тимка бегал между чемоданами, восторженно рассматривал самолеты. Виктор приглядывал.
Николаевна, ворча, раздавала влажные салфетки. Анастасия шла немного в стороне, вглядываясь в лица людей, словно стараясь запомнить все. Когда самолет оторвался от земли, она закрыла глаза.
Ее пальцы дрожали. Виктор коснулся ее руки. Все в порядке.
Она сжала его ладонь. Пока да. А внутри звучала мысль: лишь бы хватило времени сказать все…
