Смертельно больная миллионерша бредя по зимнему парку, а увидев замерзающих на скамейке мужчину с ребенком — забрала их к себе… А когда ночью заглянула в спальню, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного
Вы же еле на массаж согласились. Анастасия Владимировна, вам нельзя перегрузки, нельзя стресс». «Николаевна», — мягко ответила она.
«А жить мне можно?» На аэродроме пахло горячим асфальтом и бензином. Инструкторы говорили быстро, объясняли, показывали. Виктор проверял ремни, Тимка махал им с земли.
Анастасия стояла спокойно. Спокойнее всех. «Ты уверена?» — спросил Виктор, глядя ей в глаза.
«Абсолютно. Живем один раз». Они поднялись в небо.
Под ногами — пустыня, полосками тянулись дороги, пыльные кварталы, море, распахнутое до горизонта. Анастасия почувствовала, как сердце стучит. Не от страха.
От осознания: она здесь. Сейчас. В небе.
На грани. Они прыгнули почти одновременно, в тандеме с инструкторами. Виктор летел, как птица, кричал от восторга.
Ветер бил в лицо, земля приближалась. Все было как в кино. А потом — крик.
Он не разобрал чей. Обернулся. И увидел — купол парашюта Анастасии не раскрылся.
Второй — тоже. Инструктор тянул за кольцо. Паника.
Секунды. Они падали. Как в немом фильме, без звука.
Только ветер. Только небо, разорванное на части. Виктор заорал.
Нет. Но было уже поздно. Она падала, будто не тело, а свет.
И свет угасал. Крики, суета, сирены. Вспышки синих огней, беготня по пляжу, растерянные туристы, перекличка имен — все это стало как шум за стеклом.
Виктор стоял, сжимая Тимку за плечо, и смотрел, как двое мужчин в униформе затягивают на носилке два тела в плотных черных мешках. Он не плакал. Глаза были сухими, как раскаленный песок под ногами.
Только сердце гудело, как огромная труба, низко, глухо, разрывая грудную клетку изнутри. Николаевна спорила с кем-то из администрации аэродрома, требовала переводчика, звонила в консульство. В ее голосе не было ни паники, ни истерики, только холодная решимость.
Лицо ее было стальным, как будто всю жизнь она готовилась к такому дню и знала: сейчас сдаваться нельзя. Виктор не вмешивался. Он не мог.
Все внутри будто ушло в глубокий тоннель. Тимка цеплялся за него, не говорил ни слова, только смотрел в пустоту, как котенок, у которого вдруг исчез дом. Первые два дня прошли как в дымке.
Бумаги, визы, справки, официальные заявления. Виктор впервые в жизни оказался в роли приближенного к погибшей, и все казалось каким-то абсурдом. Он повторял свою фамилию, показывал паспорт, кивал, подписывал документы, и все это словно не касалось его.
Просто ритуал. Система. Николаевна взяла на себя почти все.
Она вела переговоры, решала логистику, договаривалась с посольством. Иногда Виктор слышал ее фразы: нет, она была гражданкой, да, там был отказ системы, двойной купол, мы требуем официального расследования. Но сам не говорил ничего.
Только молчал. И обнимал сына, который тоже больше не задавал вопросов. Тело Анастасии привезли на четвертый день.
В белом гробу, под прозрачным стеклом. Она казалась спящей. Только слишком неподвижной.
Николаевна стояла рядом, не позволив себе ни слезинки. Такая красивая, сказала она. Как будто знала, как уйдет…
