Смертельно больная миллионерша бредя по зимнему парку, а увидев замерзающих на скамейке мужчину с ребенком — забрала их к себе… А когда ночью заглянула в спальню, ОЦЕПЕНЕЛА от увиденного

Слишком хорошо, чтобы быть надолго. На рассвете он уснул в полудреме, не от усталости, а от вымотанности. Проснулся от запаха кофе.

Сперва подумал, что это снова сон. Но запах становился все отчетливее. Затем скрип двери и голос Николаевны.

Завтрак на столе. Ребенок еще спит? Голос у нее был строгий, но в нем слышалось что-то домашнее, почти заботливое. Да, Виктор потянулся.

Спасибо вам. Это не мне, — отрезала она. Это Анастасии Владимировне.

Ее решение. Я — только исполнитель. Он кивнул, не зная, что ответить.

Умывшись, переодевшись в ту же одежду, он осторожно разбудил Тимку. Тот приоткрыл глаза, потер их кулачками и улыбнулся, немного смущенно, как улыбаются дети, когда понимают, что им пока не нужно возвращаться в кошмар. На кухне их ждал стол, накрытый, как в кафе.

Каша с вареньем, свежие булочки, чай, яблоки. Виктор смущенно посмотрел по сторонам, хотел сказать что-то, но не смог. Тимка уже сидел, глядя на еду, с тем самым выражением лица, которое запоминается на всю жизнь: смесь голода, благодарности и осторожной веры.

— Можно? — прошептал он. — Конечно, можно, — сказал Виктор. — Сначала помой руки.

Тимка вскочил, как по команде. И Виктор заметил, в этих простых жестах, в том, как мальчик вытирает руки о полотенце, как расправляет салфетку на коленях, живет память о нормальной жизни. О той, которую они почти потеряли.

А может, она все еще где-то рядом. Анастасия появилась ближе к девяти. Без макияжа, в мягком кашемировом свитере и широких брюках.

Не как империя, а как человек. Она заглянула в кухню и увидела их за завтраком. Тимка, заметив ее, привстал, будто испугался, что должен уйти.

— Все в порядке, — сказала она, улыбаясь. — Ешьте спокойно. Виктор поднялся.

— Благодарю вас. — Я не знаю, как… — Не надо слов, — перебила она. — Просто ешьте.

Это завтрак, не сделка. Он замолчал, сел, опустив глаза. Эта женщина сбивала его с привычной оси.

В ее тоне не было ничего, к чему он привык от людей в ее положении: ни покровительственности, ни презрения. Только ровность. Как будто она вовсе не заметила, что перед ней нищий с ребенком, у которого даже носков своих нет.

После завтрака она предложила им прогуляться по саду. Снег перестал идти, воздух стал свежим, с легким морозцем. Виктор поначалу отказался: неудобно, стыдно.

Но Тимка схватил его за руку. — Пап, ну, пожалуйста. Я хочу посмотреть.

Они вышли в сад. Анастасия шла рядом, но чуть в стороне, оставляя пространство. Тимка бегал по дорожкам, втаптывая снег, восклицал, обнаружив следы белки у беседки.

Виктор молчал, шел медленно, будто не веря, что все это — не спектакль, не сон. У него свет в глазах, тихо сказала Анастасия, догоняя его. — Ты хороший отец.

— Да какой я! — горько усмехнулся он. — Ни дома, ни денег. Я даже не смог уберечь его от… Он замолчал.

От мира? Закончила она. От себя, пробормотал он. От ошибок? От бедности? От всего? Они подошли к скамейке, сели.

Тимка носился по дорожке, оставляя цепочку следов. — А я думала, что у меня все есть, — сказала она, — пока вчера не узнала, что ничего нет. Виктор посмотрел на нее.

В ее глазах было что-то усталое и, вместе с тем, живое. — У тебя сын, — добавила она. — А у меня был только бизнес.

Бессонные ночи, графики, цифры. И ни одного человека, кому я могла бы позвонить просто так. И что теперь? Она чуть улыбнулась.

— Теперь я хочу провести то, что осталось, немного по-другому. В их взглядах пересеклось что-то общее: не жалость, не романтика, а узнавание. Как будто два утопленника на время всплыли на поверхность и встретились глазами.

— Мы не останемся у вас надолго, — тихо сказал Виктор. — Я найду работу. Сниму комнату.

— Не хочу быть обузой. — Ты не обуза, — твердо ответила Анастасия. Иногда людям просто нужно немного тепла, чтобы снова стать собой.

Виктор кивнул, но внутри все еще был голос, шепчущий «Это слишком хорошо, чтобы быть надолго». Николаевна впервые за много лет позволила себе присесть в кресло до полудня. Обычно в это время она уже трижды натирала пол, пересчитывала подушки и подгоняла повара, которого в доме не было.

Но сегодня она сидела в гостиной и наблюдала за странной парой: мужчиной с усталым, но честным лицом, и его сыном, у которого каждый взгляд говорил «Я хочу жить, как все». Виктор помогал Тимке натягивать варежки, выслушивал его рассказы о белке и старом дереве, под которым, по мнению мальчика, жили зимние феи. Он и сам смеялся, искренне, будто рядом не было ни горя, ни стыда.

Только это утро. Только они вдвоем. Николаевна наблюдала за ними, скрестив руки на груди.

И вдруг сказала: «Вы знаете, он вам верит». Виктор обернулся.

«Кто? Тимка?» «Он. И она». Николаевна кивнула в сторону кабинета, где за стеклянной перегородкой двигалась Анастасия, разговаривая по телефону.

Она не приводит чужих в дом. Никогда. Даже старых друзей не пускает в эту часть особняка.

«А вас впустила?» Виктор хотел что-то ответить, но не смог. Горло пересохло. «Просто подумайте об этом», — добавила женщина и вышла из комнаты, оставив за собой шлейф аромата свежего хлеба и крошечную, почти незаметную веру в то, что не все в этом мире потеряно.

После обеда Анастасия закрылась в своем кабинете. Деревянная дверь мягко щелкнула, отсекая мир с его голосами, запахами еды и детским хохотом. Внутри был полумрак.

Только настольная лампа бросала узкий свет на листы с анализами, распечатки с диагнозом, сканы МРТ — все то, что теперь заменяло ей календарь. Там не было ни месяцев, ни годов. Только метастазы.

Только прогрессия. Она не чувствовала боли. Только какую-то холодную отрешенность.

Как будто болезнь вытравила из нее не клетки, а смысл. Все, к чему она стремилась, вдруг превратилось в бесполезные награды. Золотые часы.

Благодарственные письма. Фото у президиума, на форуме предпринимателей. Она посмотрела на свое отражение в стекле шкафа: бледное, но все еще красивое.

Женщина, которая могла бы влюбиться, но так и не позволила. На тумбочке лежала старая фотография. Маленькая девочка с двумя косичками, обнявшая мужчину в военной форме.

Отец. Он погиб, когда Анастасии было семь. И с тех пор она все делала сама.

Никто не спрашивал, чего она хочет, она спрашивала себя. Что я могу? И отвечала: все. А теперь? Могла ли она справиться с тем, чего не победить? Вечером, когда Тимка уже спал, свернувшись под новым пледом, Анастасия зашла в гостиную, где Виктор сидел с кружкой чая.

Он поднялся. Вам нужно что-то? Мне нужно понять, зачем вы до сих пор здесь, усмехнулась она, присаживаясь напротив.

Вы просили остаться. Но вы не похожи на тех, кто просто принимает помощь. Скорее, на тех, кто бежит от нее.

Виктор кивнул. Вы правы. Я всю жизнь считал, что справлюсь сам.

Что мужик должен вытащить себя за волосы, как барон Мюнхгаузен. А потом оказалось, волосы уже выпали, а болото только глубже стало…