Сельская учительница, оказавшись в инвалидном кресле из-за побоев сына стала просить на хлеб у церкви, а однажды вечером увидела отца своего ученика и произошло ЭТО…

Много говорили, делились новостями, рассматривали фотографии. Бабушка умерла прошлой осенью, — грустно произнёс отец, держа в руке снимок, на котором пятилетний Ваня сидел на коленях у его матери. — Не стал я тебе писать, чтобы не расстраивать.

— Жаль её. А детка как же один живёт. — Да ни в какую ко мне в бытовку перебираться не хочет.

Но дом достроим, обязательно его из города заберём. Чего там пыль глотать? Здесь воздух свежий, да и всем вместе веселее. Это точно.

Ваня листал страницы фотоальбома. Неожиданно он увидел общий снимок их класса из школы-интерната. Девочки с белыми бантами, мальчики в белых рубашках, а в центре — Любовь Николаевна.

Он задержал взгляд на её лице, всматривался, как будто хотел что-то сказать. — А ты знаешь, папа, Любовь Николаевна ведь во многом заменила мне мать, — сказал он отцу. — Это очень добрая женщина.

И очень умная. Когда она забирала меня к себе на выходные, мне казалось, что я дома, и не будет больше этой неуютной спальни с двадцатью кроватями. Интересно, как она сейчас? Всё ещё преподаёт, наверное.

Учит таких же, как я когда-то. Мужчина тоже внимательно посмотрел на учительницу сына. Какое-то наваждение почувствовал он в этот момент.

Кого-то она ему напоминала. Ваня взял снимок из рук отца, вложил в альбом и перевернул страницу. — Я обязательно её проведаю, — решительно сказал он.

Директриса вызвала Любовь Николаевну в свой кабинет. Ей уже доложили, что учительница опять пришла на работу с синяком под глазом. Она старательно замазывала его тональным кремом, но синева всё равно проступала.

— Вызывали, Екатерина Семёновна? — спросила Люба, войдя в кабинет директора школы-интерната. — Да, присаживайся. Директриса оторвала взгляд от бумаг, лежащих на столе.

Внимательно посмотрела на учительницу. — Скажи мне, Любаша, сколько это может продолжаться? Что на этот раз случилось с твоим лицом? На крыльце неосторожно оступилась, пыталась оправдываться Люба, но врать она никогда не умела. Вся школа знала, что учительницу избивает её сын.

Петька и правда стал всё чаще поднимать руку на мать. Он так и не устроился на работу, много пил и в пьяном угаре гонял по огороду Любу и тётю Нину. Однажды он с такой силой запустил в мать поленом, что на спине у женщины моментально разлился огромный синяк.

В другой раз, требуя денег на водку, он набросился на мать с вилами в руках. — Заколю! — орал Петька, выпучив глаза. Директриса ждала, что скажет Любовь Николаевна, вертя в руках карандаш.

Но Любаша молчала. — Вот что, дорогая! — наконец нарушила она паузу в разговоре. — Если ты не предпримешь меры, я буду вынуждена обратиться, куда следует.

Он же когда-нибудь покалечит тебя или, не дай бог, убьёт. — Не надо, пожалуйста! — взмолилась Люба. Она боялась, что сына снова арестуют и посадят в тюрьму.

Больше такого не повторится. — Ты сама-то в это веришь? — Хотя бы к участковому к нашему, к Семёнычу обратилась, он бы приструнил твоего беспутного Петьку. Участковый был последним человеком, которому бы пошла жаловаться на сына Люба.

Она понимала, что после разговора с Семёнычем Петька совсем рассверепеет, и тогда ей точно не поздоровится. Любаша верила, что Петенька неплохой, это всё его дружки виноваты, это они его спаивают. Ещё немного, и сын образумится, найдёт работу, семью заведёт.

Всё наладится, она в это искренне верила. А через неделю Любовь Николаевна не вышла на работу. — Евгения Викторовна, — обратилась директриса к коллеге Любаши, — вы по пути домой зайдите, пожалуйста, к Любовь Николаевне.

Узнайте, почему она не пришла на работу. Мне пришлось уроки отменить в седьмых классах. Может, случилось что? — Хорошо, зайду, — ответила коллега.

Честно говоря, ей не очень хотелось идти в дом, где сын избивал свою мать. А вдруг он и на неё набросится? Но отказать директрисе она не могла. Дверь открыла старушка с заплаканными глазами.

— Увезли нашу Любашку сегодня ночью по скорой, — сказала она, чуть не рыдая. До полусмерти избил её ирод проклятый. — Сын, что ли, избил? — уточнила Евгения Викторовна.

— Да, сын, кто ж ещё? — причитала тётя Нина. Ногами пинал, по лицу кулаками колотил, как зерно молотил. А она, бедняжка, лишь корчилась на полу.

Умоляла не трогать. Денег требовал, пьянь бессовестная. А у нас уж ни копейки нету.

Всё вытаскал. — А где же сейчас Любовь Николаевна? — спросила коллега Любаши. — В больнице.

Где ей ещё быть в таком состоянии-то? Чуть живую санитару увезли. А его ирода Семёныч в участок отвёл. Арестовал вроде.

Сижу вот, трясусь. Как выпустят, так он и меня прибьёт в моём же доме. Старушка готова была разрыдаться.

— До свидания. — только и произнесла на прощание Евгения Викторовна. Она была в шоке от произошедшего.

На следующий день обо всём доложила директрисе. — Рано или поздно этого следовало ожидать, — задумчиво произнесла директор школы-интерната. — А ведь я предупреждала Любовь Николаевну.

Советовала, чтобы к участковому обратилась. Надо бы её навестить в больнице. Может, помощь нужна какая.

Любаша вся в бинтах лежала на кровати. В палату вошёл доктор. И мужчина в полицейской форме.

— Только недолго, — сказал ему врач. Она ещё слишком слаба. — Я вас понял, — коротко ответил следователь и обратился к Любе.

— Как вы себя чувствуете, Любовь Николаевна? Люба молчала. Ей было трудно произносить слова. Следователь понял это и предложил.

— Мне надо задать вам несколько вопросов. Если вы не можете отвечать, можете просто закрыть глаза, и я вас пойму. Скажите, как часто вас избивал сын? Регулярно? Люба молчала.

— В эту ночь он был пьян? Женщина снова никак не отреагировала на вопрос. Следователь вздохнул, отложил в сторону папку с бумагой, на которой собирался записывать показания. — Да поймите вы, Любовь Николаевна, если я сейчас не помогу вам, ваши дела могут закончиться.

Очень плачевно. Плачевно для вас. Вы, уважаемая на селе женщина, учительница, и ходите в побоях от собственного сына.

Любаша продолжала молчать. Следователь сменил тон на более строгий. — Сейчас ваш сын находится у нас в отделении.

Держать его долго без вашего заявления и показаний мы не можем. Он вернется домой. Продолжит издеваться над вами.

А что будете делать вы? Снова терпеть и молчать, как партизанка? — Не сажайте его в тюрьму, — еле слышно промолвила женщина. — Но это вряд ли я могу вам пообещать. Учитывая, что Петр только что отбыл наказание, он должен вести себя тише воды и ниже травы.

А он всю улицу в вашем селе в страхе держит. Люди уже решетки на окна ставить стали. В сельпо сигнализацию поменяли, замки новые установили.

Он преступник. А раз это так, он должен быть наказан. — Не надо, пожалуйста.

— Значит так, Любовь Николаевна. Следователь захлопнул папку и собрался уходить. Так или иначе, факт избиений налицо.

А если вы не собираетесь давать показания, их мне предоставят другие люди. Ваша крестная была свидетельницей. Пол улицы, соседи и все видели.

Так что выздоравливайте. До свидания. Любовь Николаевна.

Следователь покинул больничную палату. Он направился в дом крестной Любаши, чтобы взять у нее показания. Напуганная старушка все рассказала полицейскому.

Нашлись и свидетели, которые не побоялись рассказать о том, как Петр покалечил свою мать. Через несколько дней Любу навестила директриса. Она удрученно покачала головой, погладила Любашу по руке…