Сельская учительница, оказавшись в инвалидном кресле из-за побоев сына стала просить на хлеб у церкви, а однажды вечером увидела отца своего ученика и произошло ЭТО…

На пороге стоял участковый Степан Семенович, а за его спиной двое сотрудников в форме. «Здравствуйте, Любовь Николаевна. Ваш сын Петр дома?» — спросил он.

«Нет. Он вчера еще уехал с ребятами в райцентр», — ответила учительница. «Мы должны осмотреть дом, вы позволите?» А что случилось, не понимала Люба.

«Сегодня ночью неизвестные ограбили сельпо. Мы подозреваем, что среди воришек был ваш сын Петр», — подвинув женщину, участковый вошел в дом. Люба растерянно смотрела на полицейских.

«Ее сын — грабитель? Не может этого быть!», — думала она, судорожно соображая, где искать Петю. «Она сама должна его обо всем расспросить. Он не мог такого натворить.

Да, он парень с непростым характером, но чтобы грабить магазин… Нет, на такое ее Петя точно не способен!» Люба вдруг вспомнила про деньги крестные, пропавшие из комода. «Или все-таки способен?» Петю и его подельников задержали в этот же день. Все трое были пьяны.

Улик было достаточно, чтобы на воров завели уголовное дело. Суд приговорил сына Любаши к трем годам лишения свободы. Возвращаясь с заседания суда, Любовь Николаевна шла, опустив голову.

Ей было невыносимо стыдно смотреть в глаза проходящих мимо односельчан, как будто это она сама ограбила сельский магазин, как будто это она, Люба, совершила преступление. Три года тянулись бесконечно долго. Люба почти каждую неделю строчила сыну письма на зону.

Он отвечал редко. Кроме сухих слов «Здравствуй, мать!» на странице в клеточку всегда был длиннющий список того, что надо прислать Пете в тюрьму. Люба собирала передачки, отправляла по почте.

«Эх, Петька, Петька, что же ты натворил, засранец!» причитала крестная, помогая Любе укладывать продукты, чай и сигареты в картонную коробку. Растили его, растили, и на тебе, на старости лет. А ведь такой мальчонка хороший был.

Вот этими руками его и соски коровьим молоком кормила. Люба слушала причитания старушки молча, ей нечего было сказать. Нося сына под сердцем, она возлагала на него совсем другие надежды.

Она верила, что Петя вырастет помощником и защитником для нее, а на деле он стал настоящим эгоистом, да еще и вором, для которого ничего не стоило украсть чужие деньги, чужое имущество. Она все чаще вспоминала Николая. Может быть, надо было разыскать его тогда, когда узнала, что беременна.

Да, он был женат, но ведь узнав, что у него будет сын, Николай мог бы помогать с воспитанием мальчика. Наверняка тогда Петя вырос бы другим. Трудно воспитывать ребенка без отцовской руки, совета, без примера, который подрастающим парням подают их отцы.

Люба винила себя во всех бедах сына. Погрузившись с головой в педагогическую деятельность, осуществив свою мечту и став учительницей, она мало уделяла внимания Пете. А ведь он нуждался в ней, как в матери, а она все поучала, старалась привить любовь к книжкам.

Поведение сына — своеобразный протест, а виновата в этом только она. Крестная каждый раз спорила с Любой. Да лупить его надо было, пока поперек лавки еще помещался, — ворчала она.

— А ты все. Это непедагогично. Вот и довоспитывалась, теперь хлебаешь.

Эх, бедолага ты моя. Они вместе побрели на почту, чтобы отправить посылку на зону. — Здравствуйте, Любовь Николаевна, — поприветствовала почтальонка Наташа, бывшая ученица Любы.

— А вам письмо от Вани Прохорова. Ванечка иногда писал. Он даже послал учительнице свою фотографию.

Красивый парень в парадной военной форме смотрел на нее с фотокарточки. Ваня писал мало, но каждая строчка отдавалась теплом в сердце Любаши. Разглядывая его фото, она ловила себя на странные мысли, что этот молодой мужчина откуда-то знаком ей.

Было такое ощущение, что она его где-то видела. Ну, конечно. Она столько лет учила Ваню, что теперь его изображение кажется родным.

Но Люба понимала, что это не то чувство. Что-то другое она видела в глазах парня. Через три года Петя вернулся домой.

Люба суетилась на кухне. Она готовила любимую Петину жареную курочку. Когда на пороге появился небритый мужчина в майке, из-под коротких рукавов которой по всему предплечью расползались сизые татуировки, она сначала опешила.

Люба не сразу узнала в этом мужчине своего Петю. — Ну вот я и вернулся, мать, — сказал Петр. — Может, хоть обнимешь непутевого сына? — Конечно, — сказала Люба, прижав сына к себе.

— Здравствуй, сынок. Проходи, раздевайся. Мы с тетей Ниной уже и баньку истопили.

Сейчас помоешься и к столу. — Что, жива еще карга старая? — грубо ответил Петя, бросив на пол сумку. У Любы защемило сердце.

— Сходи, помойся, Петя, с дороги ведь, — сказала она, пересиливая себя. — Да, путь был не близкий, — протянул парень. — Давай, полотенце и белье чистое.

Про ваты надо попариться, а я уж и забыл, что такое бани. Когда сын вернулся из парной, на столе уже было все накрыто. Жареная курочка красовалась в центре.

Люба успела приготовить два салата, отварила картошки с маслом, присыпала укропом, нарезала свежий хлеб. — А что ж ты мать беленькой-то не поставила? Сын как-никак вернулся, три года не был. Люба непонимающим взглядом смотрела на сына, который разламывал руками тушку цыпленка.

— Водки, говорю, дай, — повысил голос на мать Петр. — Так не водится у нас в доме спиртное, — попыталась перечить Люба. Петя ударил кулаком по столу.

— А теперь будет водиться, я так сказал. — Сейчас. Любаша метнулась к двери.

Бегом понеслась до сельпо. Стоявшая в дверном проеме крестная покачала головой. — Эх, Петька, Петька, совсем ты не изменился, как я посмотрю, — с укором проговорила она.

— Цыц, старая! — прикрикнул на старушку парень. Тетя Нина решила удалиться. Не на что тут смотреть.

Уголовник он и есть уголовник. Что черт, треклятый, а не человек? Люба поставила бутылку водки на стол. Петя откупорил, налил в две рюмки.

— Пей, мать, радость у тебя сегодня, — протянул он стопку Любе. — Да не пью я, Петенька, — попыталась отказаться женщина. Но сын посмотрел на нее таким взглядом, что она одним махом проглотила горькую.

Поморщилась, занюхала куском пшеничного хлеба. — Васька с Митькой откинулись, не знаешь? — спросил Петя. — Что? — не поняла Люба вопроса.

— Я говорю, Васька с Митькой не объявлялись? Им же, как подельникам, меньший срок дали, значит, и освободиться уже должны были. — Не знаю, не видела, — растеряно ответила Любаша. — Ну да ладно, сам узнаю.

Ты давай, рассказывай. Как вы тут? Что нового? — Да что нового, сынок. Все по-прежнему.

Самая хорошая новость, что ты вернулся, а все остальное — рутина ежедневная. — Ты права, новость хорошая, — сказал Петр, черпая салат ложкой прямо из салатника. — Делянку вот выделили, надо дрова заготавливать на зиму.

Хорошо, что тебя отпустили, а то мы с тетей Ниной уже не можем дрова таскать, а нанимать кого-то дорого. Собор в конце огорода покосился, починить бы надо. — Да подожди ты с дровами и забором, — перебил ее Петя.

— Мне отдохнуть надо, развеяться. На зоне чалиться, а не на курорте загорать. — Так у нас тут и не курорт, — начала была Люба, но тут же замолчала.

Она смотрела, как ест сын и понимала, что перед ней совсем чужой человек. Нет, не таким она растила Петеньку. Все детство внушала уважение к старшим, учила не грубить, а помогать старикам.

Да, видимо, плохо учила, а еще учительница. — Ладно, мать, за харчи спасибо. Пойду я развеюсь, дружбанов своих попроведаю, — сказал Петр, выходя из-за стола.

— Ты мне денег дай. — Зачем? — Как зачем? Я что ж, освободился, и не могу с дружками это дело отметить, — начал злиться сын. — Сейчас, — поторопилась в свою комнату Любаша.

Она протянула сыну несколько купюр. — Маловато будет. Ну да ладно, разберемся.

Петр взял бутылку с недопитой водкой со стола и вышел из дома. Люба смотрела в окно, как он шел по улице, слегка покачиваясь. Возвращаясь из армии, Ваня уже знал.

Отец закончил работать на вахте. Теперь он заслуженный пенсионер, вернулся в родной райцентр и начал строить дом, как обещал. Отец ждал сына.

Вместе они быстро завершат строительство. Вагон поезда слегка покачивала, стук колес действовал успокаивающе. Иван закрыл глаза и задремал.

Его разбудила проводница. — Вам пора собираться. Скоро ваша станция, сдайте белье, пожалуйста.

Ваня собрал постельное белье, отнес в купе к проводницам. Он не предупреждал отца о точной дате приезда, не хотел беспокоить. Идя по знакомой улице в парадной форме, он удивлялся, как всё изменилось.

На месте деревянных изб выросли кирпичные особняки с высокими заборами. Вдоль асфальтированной дороги протянулись аккуратные тротуары. Отец замешивал цементный раствор в железном корыте.

— Здравствуй, папа, — сказал Ваня. Отец на мгновение замер, обернулся и обрадованно направился навстречу сыну. — Вернулся, сынок.

Возмужал. Какой красавец. Давай, скорее, проходи, а я-то уж тебя жду не дождусь.

Знал, что со дня на день приехать должен. Что ж ты не предупредил? Я бы тебя на станции встретил. — Да к чему беспокоиться? Я прогулялся.

Посмотрел, как райцентр изменился. — Да, всё меняется. Да ты проходи.

Вот, видишь, живу пока в бытовке. Вот, дом под крышу заведу, и можно будет заезжать. А внутри отделку постепенно сделаем.

— Это точно. Вдвоём быстрее дело пойдёт. Отец и сын, обнявшись, пошли к бытовке, в которой на время строительства обосновался отец Вани.

На столе появилась нехитрая еда. Отец суетился, стараясь повкуснее накормить сына с дороги. — Вот зря не предупредил.

Я бы в магазин сбегал. Подготовился как следует, — сетовал мужчина. — Не беспокойся, ничего не надо.

Завтра вместе сходим, купим продукты, а сегодня давай просто посидим. Как же всё-таки дома хорошо. Они просидели за столом почти всю ночь…