…Прийшовши на кладовище до давно загинувшого сина, невтішна жінка побачила біля могили маленького хлопчика, який щось нашіптував і плакав

Несколько раз весело подпрыгнула и улетела. «Ну да, пожалуй, надо», — решила женщина. И потихоньку люди перестали шарахаться от диспетчерской, в которой сидела уже не мрачная старуха от одного вида, который мороз шёл по коже, а не очень молодая, не очень весёлая, просто серьёзная, немногословная женщина.

Что поделаешь, такие тоже бывают. Но за собой следит, одевается нормально, на работу исправно ходит, значит, всё у неё хорошо. О том, чтобы как-то всерьёз изменить свою жизнь, Людмила не задумывалась, считая, что перемены не для неё.

Как-то весенним днём она шла к выходу с кладбища, посадив на родной могиле цветы. К ней обратился мужчина, не старый, лет пятидесяти. Людмила отметила, что не в первый раз видит его в этом печальном месте.

Сочувственно, понимающе улыбнулась. — Да, вот такая судьба, такая жизнь. Вздохнув, сказал он.

— Я вас частенько здесь вижу, потому что сам часто бываю, своих навещаю. Все здесь. Родители, жена год назад умерла.

Здесь же лежит, рядом с дочкой схоронили. И девочка наша, младенцем ещё. Вот такая жизнь.

Что поделаешь? Вздохнула в ответ Людмила. Рассказывать о том, кого она навещает, не хотелось. Не касалось это мужчины.

И он, казалось бы, понял, заговорил о другом. О хорошей погоде, о предстоящем лете, планах. Людмила уже пожалела о том, что ответила на первую же фразу.

Надо было просто кивнуть и уйти, что ли. Не хотелось ей говорить, потому что не было у неё никаких планов. А теперь вроде разговор завязался, и надо его или продолжать, или прекращать.

И как прекратишь, если он продолжает что-то говорить? Вышли за ворота, и мужчина неожиданно пригласил её посидеть в кафе. Здесь местное поблизости. Оно, кажется, специально для таких, как мы, создано.

Там и поминки иногда отмечают, и просто так можно посидеть. Тихое, спокойное место, без весёлой музыки, без всяких там плясок и прочего мелькания. Вы не против? — Пожалуй, что нет.

Неожиданно для себя сказала Людмила. Ей очень хотелось пить. Воды с собой забыла захватить.

А на кладбище провозилось часа два. Было уже довольно жарко. Ни о каких кафе она, конечно, не думала.

Собиралась зайти в первый попавшийся магазин. Купить там бутылочку воды. Ей ни к чему были даже самые тихие места, и к разговорам она была меньше всего расположена.

Но раз согласилась, пришлось зайти и через силу поддерживать разговор. Уже в кафе они познакомились. Мужчину, вдовца, звали Виктором.

Видно, что хороший, хоть и с нелёгкой судьбой. В кафе поговорили о жизни, о своих бедах, вышли через час. Виктор предложил было обменяться телефонами, встретиться в следующий раз не на кладбище, а где-нибудь в другом месте.

«Простите, Виктор, я… я не смогу. У меня просто нет сил, правда. Я через силу хожу, через силу разговариваю, через силу поддерживаю себя в нормальном виде, просто чтобы не пугать людей.

Я не хочу вас обманывать. Могу сразу сказать, я не склонна ни к каким отношениям, дружбе. Я все прежние связи разорвала вовсе не для того, чтобы заводить новые.

Этого зря», — вздохнул печально улыбнувшись мужчина. «Беды у нас, конечно, серьёзные, но жить как-то надо, согласитесь, хотя бы ради того, чтобы хранить память о наших ушедших родных. Мы ведь и так храним, каждый по-своему, конечно.

Вы просто остались в прошлом, Людочка», — сказал Виктор, и на этом они распрощались, без всяких обещаний и обменов телефонами. Людмила была совсем не огорчена этим. Она даже вздохнула с облегчением.

Не могла она сейчас реагировать ни на какого нового человека. Так же, как не могла реагировать и на старых. Да, она осталась в прошлом, потому что у неё самой не осталось ничего, кроме этого самого прошлого.

Не огорчилась она и после того, как через некоторое время опять столкнулась возле кладбища с Виктором, который разговаривал с другой женщиной, тоже часто заходящей сюда. И вот через пять лет её одиночества, ставшего уже привычным, Людмила осталась без работы. Её не уволили, а сократили должность.

Не нужен больше диспетчер на их предприятии, без того не рентабельным. Сокращение коснулось многих, но и Людмилу тоже. Она не инвалид, не многодетная, не мать-одиночка, так что попала под сокращение едва ли не первой.

Таким образом, она лишилась небольшой, но стабильной зарплаты. Особых сбережений не было, а жить на что-то нужно было. Поговорить об этом, спросить совета, было не укого.

Людмила осталась совсем одна. По своей вине, конечно, она никого и не винила. Да и кто что мог посоветовать в этой ситуации.

Никогда у неё не было знакомых, способных куда-то пристроить, с кем-то договориться, оказать какую-то более существенную помощь, кроме сочувствия. А вот в этом она нуждалась как раз меньше всего. Впрочем, поговорить о своих бедах Людмиле было с кем? С сыном.

Её любимым и единственным собеседником, советчиком за последние несколько лет. Он не сможет ей ничего сказать, зато она сможет выговориться и объяснить свои мысли на этот счёт. Возможно, проговорив всё вслух, она придёт к какому-то окончательному решению.

Вечером она вошла в комнату сына, села на своё уже привычное место, на стул, поставленный возле его кровати, вздохнула и начала. Ну вот, Димочка, окончательно моя жизнь потеряла смысл. Я уволилась с работы.

То есть меня уволили. Сокращение штатов. Не нужно я штатной единицей оказалась и на работе, и вообще в этом мире.

Да, сегодня я получила уже и трудовую, и расчёт, и завтра мне никуда с утра не надо. Это страшно, сынок. Вроде и на работе особо не нужна, а без неё куда? Чем я буду за квартиру платить? На что вообще жить? Да и надо ли мне жить? Хоть бы ты меня к себе забрал, Дима, а? Уж там-то найдётся, наверное, для меня какое-нибудь местечко.

После этого она и решила прибрать комнату сына, разобрать его вещи. В первый и, может быть, в последний раз. Тогда и нашла ту самую открытку «Я люблю тебя, мамочка».

Она опять опустилась на стул, прижимая о груди открытку. И слёзы текли из глаз впервые за долгое время. Я тоже тебя люблю, сынок мой.

Единственный человек, который любил меня. Единственный, кто не оставит никогда, даже теперь. Что же ты молчишь, мой милый? Дай хоть какой-нибудь знак.

Она посмотрела в окно, думая, не появится ли опять какая-нибудь птичка. Никаких знаков сын ей не подаст. Видимо, для того, чтобы поговорить с ним, придётся отправиться туда, где он находится сейчас.

Хотя этого никто не знает, возможно ли там встреча и есть ли там вообще что-нибудь. Но здесь уж точно ничего нет, кроме горя, тоски и лишений. Теперь я это точно знаю.

Подумала Людмила и вышла из комнаты, всё так же прижимая к груди открытку. Она вышла на кухню, включила чайник, поставила разогреваться какую-то еду, машинально поела, вымыла посуду. То, что она совершенно не отдавала себе отчёт в том, что делает, убедило её бесполезности существования.

Нельзя сказать, что она уже приняла роковое решение. Людмила не в состоянии была сейчас принимать никаких решений. Она почувствовала себя очень усталой, очень вымотанной, потому поспешила лечь в кровать и моментально уснула.

И во сне состоялся разговор с сыном, впервые, наверное, такой ясный, полный смысла. Самого Диму она толком не видела, образ был размыт, но голос был узнаваемым. И он разговаривал с матерью, как старший, умудрённый опытом человек.

Может, так оно и было? «Ты не одна, мама. Неужели ты не чувствуешь, что я всегда рядом с тобой? Конечно, чувствуешь. Я вижу это…