«Не віддам! Це все, що в мене є!» — закричала сирота-посудомийка, притискаючи до себе спортивну сумку. Багатий директор ресторану був упевнений, що спіймав злодійку, але коли побачив, ЩО всередині, ЗАВМЕР на місці
И где, черт возьми, подпись этой девчонки? Где отказ от комнаты?» В маленькой адвокатской конторе Дмитрия Ковальского, занимавшей три комнаты в цокольном этаже старого купеческого особняка, документы лежали стопками прямо на полу — не хватало стеллажей. «Вот», — Дмитрий протянул Кириллу первую папку. «Показания трех семей, выселенных из вашего барака.
Все подтверждают давление, отключение света, случайные потопы. Двое засвидетельствовали угрозы». «Этого хватит?» Кирилл перелистывал страницы, исписанные убористым почерком.
«Для начала процесса — да. Я готовлю коллективный иск от всех пострадавших, включая Надежду. Вопрос в другом: рискнет ли кто-нибудь из свидетелей выступить в суде? Все боятся Бутенко».
За окном сыпал мокрый снег, превращая тротуары в серое месиво. Ноябрь подходил к концу. «К Надежде уже приходили из опеки», — сказал Кирилл, массируя висок.
«Конечно, ее не нашли в бараке. Но они не успокоятся». Дмитрий невесело усмехнулся.
«Опека — это только начало. Он нащупал самое уязвимое место. Но у нас тоже есть козыри.
Марат согласен сделать серию публикаций, твоя мать активизировала педагогическое сообщество — это уже резонанс. А внимание общественности многое меняет». Людмила Андреевна никогда не считала себя общественным деятелем.
Тридцать пять лет в детском саду научили ее главному: дети важнее амбиций, правил и престижа. И когда Кирилл попросил о помощи, она действовала без колебаний. Старая учительская записная книжка пригодилась: все номера на месте.
Таисия Марковна, заведующая детским садом номер 8, отозвалась сразу. После трех звонков подключились еще пятеро педагогов — люди, которым доверяли в городе, чье мнение имело вес. «Понимаешь, Таечка», — объясняла Людмила Андреевна, прижимая трубку к уху, — «эта девочка не просто так с ребенком.
Ее пытаются запугать, довести до того, чтоб подписала что угодно. А малышка-то какая чудесная: глазастая, уже головку хорошо держит». «В бараке они жили, представляешь? В холоде, сырости».
«Педагоги — народ особый». Фразы «ребенок в опасности» и «несправедливость к матери» для них не пустой звук. К вечеру того же дня в трех городских чатах учителей появились сообщения о вопиющем случае.
Молодую мать с младенцем выживают из законного жилья, а теперь еще и грозят отобрать ребенка. В кабинете начальника отдела опеки пахло казенными духами и старой бумагой. Полная женщина с усталым лицом перекладывала документы.
«Ярцева Надежда Викторовна». «Да, есть ориентировка. Адрес: барак 13, комната 7». «Выехала в неизвестном направлении, ребенок предположительно с ней».
Сотрудница помоложе, с цепким взглядом, кивнула. «Выезжали по наводке, поступила жалоба на ненадлежащие условия содержания ребенка». «Комната действительно в ужасном состоянии: сырость, плесень».
«Для проживания младенца непригодно». «Заключение о непригодности составили». Начальница посмотрела поверх очков.
«Да, акт готов. Но мать с ребенком не найдены». «По словам соседей, давно не появлялась».
«Что с основанием для лишения родительских прав?» «Пока формально можем предъявить только отсутствие постоянного места жительства и сокрытие ребенка от органов контроля». «Но этого мало для возбуждения дела». «Нужны более серьезные основания».
«Ищите дальше». «Заместитель мэра лично этим делом…» Бутенко нервно барабанил пальцами по столешнице.
«Как ты не понимаешь, Георгий? Нам нужно закрыть этот вопрос до Нового года». «Инвесторы ждать не будут». «Где эта чертова девчонка с ребенком?» Георгий смотрел в стену за спиной начальника, избегая его пронзительного взгляда.
«Я…» — начал он и замолчал, собираясь с духом. «У меня есть информация». «Она живет у Верещагина.
В его квартире». «Вот как», — Бутенко прищурился. «Интересный поворот.
И давно ты это знаешь?» «Услышал от знакомой официантки из их ресторана». Это была ложь. Георгий знал гораздо больше, но не хотел признаваться.
При мысли о Василисе, его дочери, внутри что-то сжималось: стыд, страх, неясная тоска. Бутенко широко улыбнулся. «Отлично.
Значит, она бросила свое жилье, ребенка таскает по чужим углам». «Живет у постороннего мужчины». «Оформляй анонимный сигнал в опеку.
И пусть в нем будет прямо сказано: мать-одиночка без постоянного заработка проживает у работодателя-мужчины в сомнительных условиях». «Но это неправда», — вырвалось у Георгия. «Верещагин обеспечивает ей…»
«Кто сказал, что мы должны говорить правду?» — перебил Бутенко. «Дай органам повод для проверки». «А дальше — дело техники».
Конверт с официальной шапкой лежал на кухонном столе, как бомба с часовым механизмом. Надежда перечитывала текст уведомления в третий раз, не веря своим глазам. «Приглашаем на заседание комиссии по делам несовершеннолетних для рассмотрения вопроса о ненадлежащем исполнении родительских обязанностей».
«Они не могут этого сделать», — Кирилл сжал кулаки. «Это просто запугивание». «Могут», — тихо ответила Надежда.
«У меня нет официальной работы, нет прописки». «Я живу у тебя без оформления опеки». «Бутенко знает, куда бить».
Василиса спала в кроватке, купленной Кириллом: маленькой, но удобной, с балдахином в виде звездного неба. Надежда смотрела на дочь, и внутри все холодело от мысли, что ее могут отнять. Телефонный звонок раздался, когда за окном уже стемнело.
Незнакомый номер, неуверенный голос. «Надя? Это… Георгий?» «Нам нужно поговорить». «Зачем?» Ее голос звучал отрывисто.
«Это важно». «Я многое знаю». «И хочу помочь».
Они встретились на следующий день в парке: безлюдном, заснеженном, с фонарями, отбрасывающими желтые пятна на серый наст. Георгий выглядел осунувшимся, нервно теребил перчатки. «Я все знаю», — начал он вместо приветствия.
«Про заявление в опеку, про статью». «Бутенко в ярости». «Это ты рассказал ему, где я живу?» Надежда смотрела прямо, без слез, только пальцы в карманах сжались до боли.
«Да», — Георгий опустил глаза. «Но я не думал, что он…» «Я просто боялся.
Ты не знаешь, на что он способен». «Я как раз хорошо знаю», — горько усмехнулась Надежда. «Теперь он хочет отнять у меня дочь».
Георгий вздрогнул. «Я могу помочь». «У меня есть информация.
Документы о махинациях с землей, поддельные экспертизы». «Бутенко подкупил инспекторов, чтобы признали барак аварийным». «Я все это видел».
«Почему ты решил помочь?» — недоверчиво спросила Надежда. «Ты же просил избавиться от ребенка». «Я был трусом», — Георгий отвернулся.
«Не могу это исправить». «Но хоть что-то сделать должен». Надежда долго смотрела на бывшего возлюбленного, человека, которому когда-то доверяла.
Теперь он казался жалким, сломленным. Но информация, которой он обладал, могла спасти не только ее, но и других жильцов барака. «Ты готов дать показания против Бутенко? Официально?» Георгий побледнел.
«Я… Не могу». «Он уничтожит меня». «Но я передам документы…
