На мой 63-летний юбилей сын привез меня в деревню, высадил у разваленного дома и сказал…

В моей жизни, как мне казалось до недавнего времени, было не так уж много событий, достойных долгого рассказа.

Я всегда жила тихо. Незаметно. Даже в собственной квартире, которую мы с покойным мужем получили еще при советской власти, я со временем стала похожа на тень.

Вещь, которая занимает место, но которую уже не замечают. Последние 10 лет эта квартира принадлежала уже не мне, а молодой жизни. Жизни моего сына Димы и его жены Ольги.

Я занимала самую маленькую комнату, ту, что раньше была кладовкой. Мои книги, фотографии мужа, старое кресло, в котором он любил читать газеты, все это постепенно перекочевало сюда, уступая место модному, светлому и пустому пространству, которое так нравилось Ольге. Я не спорила.

Зачем? Главное, чтобы сыну было хорошо. Каждое мое утро начиналось одинаково. Я вставала раньше всех, в шесть, чтобы не шуметь, не мешать молодым спать.

На цыпочках шла на кухню, ставила вариться кашу для Димы, заваривала два разных чая, ему покрепче, Ольге какой-то особенный, с лепестками и заморскими травами, от которого у меня самой першило в горле. Себе я заваривала простой, черный, и пила его уже у себя в комнате, чтобы не попадаться на глаза. Моя пенсия, до копейки, уходила в общий котел.

«Мама, ну зачем тебе деньги?» Говорил Дима, неловко отводя взгляд. «Мы же все вместе покупаем». И я соглашалась.

Действительно, зачем? Одежду я донашивала старую, на улицу выходила редко, только в магазин или в аптеку. Все мои желания давно усохли, скукожились до одного — видеть сына счастливым. Я помню, как отдала все свои сбережения, что копила на операцию для глаз, когда Ольге срочно понадобилась новая шуба.

«Мамуль, ну ты же понимаешь», — ворковала она, обнимая меня за плечи. «У Димы на работе все такие статусные. Я должна соответствовать.

Это для его карьеры важно». И Дима кивал, благодарно глядя на меня. И я отдала.

А потом просто стала покупать очки посильнее. Моё мнение в доме не имело веса. Если я говорила, что суп пересолен, Ольга поджимала губы и говорила.

«Мама, у вас возрастное, вкусовые рецепторы уже не те». Если я пыталась дать сыну совет, основанный на своем жизненном опыте, он мягко прерывал. «Мам, сейчас все по-другому.

Мы сами разберемся». Они разбирались. А я, я была функцией.

Повар, уборщица, беспроцентный банкомат. Человек-невидимка, чье присутствие было удобно, но не обязательно. Иногда по вечерам, сидя в своем кресле, я смотрела на фотографию мужа и спрашивала его, «Коля, мы ведь правильно воспитали сына? Он ведь хороший, просто жизнь сейчас такая».

Муж молчал с фотографии, а я сама себя убеждала, что все делаю правильно. Ведь мать должна жертвовать собой ради ребенка. Разве не так? Так и подошел мой 63-й день рождения.

Я по своей привычке ничего не ждала. Ну, может быть, букетик астр, который я любила, или коробку моего любимого шоколада вдохновения. Утром Ольга была на удивление ласкова.

Она даже обняла меня и прощебетала, «Мамочка, с днем рождения. Мы с Димой приготовили вам такой подарок, вы ахнете?» Я, признаться, растаяла. Внутри что-то теплое шевельнулось, забытое чувство детского ожидания чуда.

Дима тоже был необычно суетлив. Все поглядывал на часы. «Собирайся, мама», — сказал он.

— «Поедем за подарком». Я надела свое лучшее платье, единственное, незаношенное, ситцевое, в мелкий василек. Посмотрела на себя в зеркало, пожилая женщина, с уставшими, но в этот момент почему-то счастливыми глазами.

Мы сели в машину. Ольга осталась дома, сославшись на головную боль. «Вы уж без меня», — сказала она, помахав нам рукой.

— «Потом расскажете». Мы ехали долго. Городские улицы сменились пригородными шоссе.

Потом потянулись унылые поля, перелески. Я сначала пыталась расспрашивать Диму, куда мы едем, но он отвечал односложно, «Не гляди на меня, сюрприз, мама. Увидишь».

И я замолчала, глядя в окно. На душе становилось все тревожнее. Эта дорога не вела ни к пансионату, ни к дому отдыха, ни к какому-либо другому месту, где можно было бы отпраздновать день рождения.

Она вела в глушь. Наконец мы свернули на разбитую грунтовку. Машину трясло так, что у меня стучали зубы.

Вокруг были только заброшенные поля, поросшие бурьяном, и покосившиеся столбы электропередач. И вот, впереди показалась деревня. Вернее, то, что от нее осталось.

Несколько вросших в землю домов, почерневших от времени. Живым не выглядел ни один. Дима затормозил у самого уродливого строения.

Это был даже не дом, а скорее сарай, с провалившейся крышей и заколоченными досками окнами. Вокруг – крапива в человеческий рост и гнилой забор. «Приехали», – глухо сказал он, выключая двигатель.

Я молчала. Я не понимала. Этого просто не могло быть.

Это какая-то ошибка, злая шутка. Дима вышел из машины, открыл багажник и достал мою старую сумку, ту, с которой я ездила на дачу лет 20 назад. В ней лежало сменное белье, халат и мыло.

Он поставил сумку на землю, рядом с зарослями лопуха. «Вот, мама», – он обвел рукой развалину. «Это твой подарок.

Мы с Ольгой купили тебе дом. Свой собственный. На свежем воздухе.

Будешь жить тут. Тебе полезно». Слова падали в оглушительную тишину, как камни в глубокий колодец.

Я смотрела на него, на своего сына, и не узнавала. Лицо чужое, глаза пустые, стеклянные. В них не было ни злости, ни жалости.

Ничего. Только усталость и раздражение. «Дима», – прошептала я, и голос меня не слушался.

«Что это? Зачем?» «Мам, ну не начинай», – поморщился он. «Мы решили, что так будет лучше для всех. Тебе нужно отдохнуть от городской суеты, а нам, нам нужно свое пространство».

Ольга беременна. Последние слова он бросил как козырь. Как оправдание всему.

Он даже не смотрел на меня. Он торопился. Он сел в машину, захлопнул дверь.

Я так и стояла на дороге, глядя на него через лобовое стекло. Он завел мотор. И в этот самый момент, когда рев двигателя разорвал мертвую тишину деревни, во мне что-то произошло.

Это не была ярость. Не обида. Не отчаяние.

Это было нечто иное. Словно внутри, где-то в самой глубине груди, где все эти годы жила только теплая, всепрощающая любовь, что-то щелкнуло. Громко, отчетливо, как поворот металлического ключа в заржавевшем замке.

Щелк. И на место тепла пришел холод. Абсолютный, кристально чистый лед.

Машина тронулась, поднимая облако пыли. Я не плакала. Я не кричала ему вслед.

Я просто смотрела, как серебристый бок его иномарки уменьшается, превращается в точку и исчезает за поворотом. Пыль медленно оседала. Запах бензина рассеивался.

Осталась только я, моя старая сумка, и мертвый дом, на краю мертвой деревни. И оглушительная тишина. И в этой тишине я впервые за много лет услышала саму себя.

Не мать, не тещу, не прислугу. А себя. Марию Иванову.

И эта Мария говорила мне очень спокойным, очень ясным голосом, «Все. Хватит. Я поняла, что это не конец.

Это начало. И что мою жизнь у меня больше никто не отнимет. Я сама ее верну».

Пыль, поднятая машиной сына, медленно оседала на высокую крапиву у обочины. Я стояла не шевелясь, прислушиваясь к затихающему вдали гулу мотора. Когда и он пропал, наступила такая тишина, какой я не слышала, наверное, с самого детства, когда гостила у бабушки в деревне.

Но та тишина была живой, наполненной стрекотом кузнечиков и шелестом листвы. Эта была мертвой. Гнетущей.

Я медленно обернулась и посмотрела на подарок. На этот почерневший от времени и непогоды сруб с заколоченными окнами. Крыльцо накренилось, одна из ступенек провалилась, и в дыре виднелась прошлогодняя прелая листва.

Вокруг дома — буйство сорняков, дикая малина, переплетенная с повиликой. Картина полного запустения. Место, которое всеми забыто.

Место, куда меня привезли, чтобы забыть. Слезы? Нет. Внутри было сухо, как в пустыне.

Тот ледяной щелчок в груди заморозил все, что могло бы сейчас вылиться наружу горькими рыданиями. Отчаяние осталось где-то там, в прошлой жизни, в той машине, что увезла моего сына. Здесь, на этой заброшенной земле, осталась только я и холодная, звенящая ясность в голове…