* — Мы подобрали тебя из детдома, чтобы ты служила нам, а не чтобы ты рот раскрывала. Заорала свекровь Еве..
«Откуда, откуда это у тебя?» – прошептал он. Голос его был чужим, сдавленным. «Это неважно», – ответила Ольга тихо.
«Кто эта женщина, Дмитрий?» Он не ответил. Он просто смотрел на фотографию, и в его глазах была смесь шока, растерянности и чего-то еще, вины. Глубокой, застарелой вины.
У отца, у него была женщина. Наконец выдавил он из себя, не глядя на Ольгу. Перед самой его болезнью.
Он изменился тогда. Стал счастливым, что ли? Я никогда его таким не видел. Мать бесилась, устраивала скандалы.
Она наняла людей, следила за ним. Узнала, кто это. Но мне никогда не говорила.
Только твердила, что это какая-то девка без роду, без племени, которая хочет его денег. А потом, потом она исчезла. А отец заболел.
Сгорел буквально за год. Он замолчал, провел рукой по лицу. Казалось, он сейчас расплачется.
Этот сильный, самодовольный мужчина, который вчера кромсал ее волосы под хохот толпы, сейчас сидел перед ней совершенно разбитый. Я никогда не видел ее лица. Не знал, кто она, продолжал он шепотом.
Отец ни разу не произнес ее имени при мне. Он только один раз сказал. Сказал, что это была единственная настоящая любовь в его жизни.
Он поднял на Ольгу глаза, полные слез. И в этот момент она поняла. Поняла, что ее самое страшное подозрение было правдой.
Но это еще не все, правда, Дмитрий? Спросила она, и ее голос прозвучал твердо, как сталь. Есть что-то еще, что ты знаешь. Он вздрогнул.
Он отвел взгляд, вцепившись пальцами в край стола. Он боролся с собой. Было видно, как в нем борется страх перед матерью и остатки совести.
Дмитрий, настойчиво повторила она. Скажи мне. И он сломался.
Он опустил голову на стол, закрыв ее руками, и его плечи затряслись. Он плакал. Беззвучно, но всем телом.
Мать, его голос был глухим. Искаженным. Мать все знала.
Она знала с самого начала. Ольга замерла, холодея. Он поднял голову.
Его лицо было мокрым от слез, искажено гримасой отчаяния и ужаса. Она узнала не только то, что у отца есть любовница. Она узнала, что у них есть ребенок.
Ты. Когда отец умер, она потратила кучу денег и времени, чтобы найти тебя. Она нашла тебя в том детдоме.
Он задыхался, слова давались ему с трудом. Она не пожалела тебя, Ольга. Она не сделала доброе дело.
Она знала, кто ты. Она специально удочерила тебя. Он посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде была вся чудовищная правда, которую он носил в себе все эти годы.
Это была ее месть. Изощренная, жестокая, на всю жизнь. Забрать дочь своей соперницы, дочери человека, которого она ненавидела за предательство.
Привезти ее в свой дом и сделать из нее служанку. Растить ее у себя на глазах, унижать каждый день, смотреть, как она прислуживает ей, ее сыну. Это была ее победа.
Каждый день она смотрела на тебя и побеждала, снова и снова. Ольга вышла из кафе, оставив Дмитрия сидеть за столиком, обхватив голову руками. Она шла по улице, не разбирая дороги.
Мир вокруг был раскрашен в яркие, болезненные цвета. Люди, машины, витрины магазинов, все это проплывало мимо, как в тумане. Признание Дмитрия не принесло облегчения.
Оно принесло боль, но другого рода. Не боль униженной служанки, а боль обманутого ребенка. Вся ее жизнь оказалась не просто тяжелой и несправедливой.
Она была чудовищной ложью. Злобным, продуманным до мелочей спектаклем, который длился десятилетиями. Татьяна не просто ее не любила.
Она ее ненавидела. Ненавидела не за неуклюжесть или мнимую неблагодарность. Она ненавидела в ней свою соперницу, женщину, которую ее муж любил по-настоящему.
Она ненавидела в ней кровь Сергея Иванова. Каждый раз, когда Татьяна кричала на нее, заставляла чистить ковры или подавать гостям напитки, она мстила. Мстила своей умершей сопернице и своему умершему мужу через их дочь.
Ольга дошла до флигеля Марии и заперлась в своей комнатке. Она легла на кровать и уставилась в потолок. Больше не было слез.
Не было отчаяния. Внутри, на самом дне выжженной души, начало зарождаться что-то новое. Холодное, твердое, острое.
Ярость. Но это была не слепая ярость жертвы, а сфокусированный, ледяной гнев. Она больше не была Ольгой Сидоровой, сироткой из детдома.
Она была дочерью Сергея Иванова. И Татьяна, эта женщина, построившая всю свою жизнь на мести, отняла у нее все. Имя.
Наследство. Правду о ее рождении. Жизнь.
Она должна была дать сдачи. Не ради мести. Ради справедливости.
Ради той молодой женщины с фотографией, ее матери. Ради тихого печального старика, ее отца, который пытался ее защитить, но не успел. Но как? Что она могла сделать? Она была никем.
Без денег, без связей, с репутацией сумасшедшей. Татьяна и ее друг-депутат держали Киев в кулаке. Любая попытка пойти официальным путем была обречена.
Полиция уже показала, на чьей она стороне. И тут она вспомнила. Вспомнила имя, которое несколько лет назад было у всех на слуху в их городе.
Алексей Соколов. Местный журналист. Не из официальных, прикормленных газет, а из тех, кто вел свой небольшой интернет-ресурс и копал под тех, кого все боялись трогать.
Несколько лет назад он начал расследование о деловых махинациях семьи Ивановых. Речь шла о каких-то мутных схемах с городской землей, в которых был замешан и покойный Сергей, и сама Татьяна. Статья наделала много шума.
Но потом все резко затихло. Сайт Соколова закрыли по какому-то надуманному предлогу, а сам он на время исчез из города. Все говорили, что Татьяна его сломала.
Или купила. Или запугала так, что он предпочел забыть об этой истории. Ольга не знала, что с ним стало.
Но он был ее единственным шансом. Человек, который уже однажды пытался бороться с Ивановыми. Найти его было непросто.
У нее не было телефона, не было интернета. Она снова обратилась к Марии. Та, выслушав ее, нахмурилась.
Соколов? Помню такого. Смелый был парень, шум поднял знатный. Татьяна тогда чуть с ума не сошла от злости.
Где он сейчас, не знаю. Но есть у меня знакомая в старой типографии, может она что знает. Через день Мария принесла ей скомканный клочок бумаги.
На нем был написан адрес и номер телефона. Он больше не журналист, сказала Мария. Работает в какой-то маленькой конторе, рекламу печатает.
Говорят, с тех пор он тише воды, ниже травы. Сломали его, видать. На следующий день Ольга поехала по этому адресу.
Это была окраина Киева, промзона. Маленькая типография ютилась в полуподвальном помещении старого здания. Внутри пахло краской и пылью.
За столом, заваленным образцами визиток и рекламных буклетов, сидел мужчина лет сорока пяти. Усталый, с потухшим взглядом. Это был он.
Алексей Соколов. Она подошла к столу. «Алексей Соколов?» Он поднял на нее глаза без особого интереса.
«Я, вам визитки заказать?» «Нет. Я по другому делу. Меня зовут Ольга Сидорова.
Я невестка Татьяны Ивановой». При упоминании этого имени Соколов вздрогнул. Его лицо мгновенно изменилось.
Интерес сменился настороженностью и плохо скрытым страхом. «Я больше не занимаюсь расследованиями», — отрезал он. «Я делаю визитки.
Если вам нужны визитки, я к вашим услугам. Если нет, до свидания». Он демонстративно отвернулся к своему компьютеру.
«Пожалуйста, выслушайте меня», — голос Ольги дрогнул. «У меня есть то, что может вас заинтересовать. У меня больше нет интересов», — жестко ответил он.
«Особенно тех, что связаны с этой семьей. Они один раз уже разрушили мою жизнь. Второго раза я не хочу».
«Они разрушили и мою», — тихо сказала Ольга. «Несколько дней назад, на дне рождения моего мужа, он и его мать. Они унизили меня перед гостями.
И среди этих гостей был депутат Петров». Соколов замер. Он медленно повернулся к ней.
В его глазах мелькнул огонек, тот самый, журналистский. «Петров?» Он был там. Он не просто был там.
Он смотрел и смеялся. А потом вызвал полицию, чтобы арестовать меня по ложному обвинению в шантаже. Она рассказала ему все.
Про унижение, про отрезанные волосы, про видео, которое она сняла. Про то, как у нее отобрали телефон в полиции. Она не стала говорить про своего отца и про тайну своего рождения.
Это было слишком личное. Она говорила только о том, что можно было доказать. Соколов слушал, не перебивая.
Его пальцы нервно барабанили по столу. Когда она закончила, он долго молчал. «Это сильно», — наконец произнес он.
«Видео, на котором друг Ивановых, депутат, участвует в таком шоу. Это бомба. Если бы она у нас была».
Он вздохнул, и огонек в его глазах снова погас. Но ее нет. Телефон у них.
Они его уничтожили, можешь не сомневаться. А без доказательств все твои слова, это просто слова. Слова сумасшедшей, как они тебя уже наверняка выставили.
Против слова депутата и одной из самых влиятельных семей в Киеве. «У нас ничего нет, Ольга. Сочувствую тебе, правда.
Но я ничем не могу помочь». Он сказал это с искренним сожалением. Он поверил ей.
Но он был реалистом. Без доказательств это была проигранная битва. Ольга стояла посреди этой пыльной типографии, и чувство безысходности снова начало ее накрывать.
Он прав. Все бесполезно. Видео было ее единственным козырем, и она его потеряла.
Они все предусмотрели. Она машинально сунула руку в карман старой кофты Марии, которую надела утром. Пальцы нащупали что-то маленькое, твердое, с острыми краями…
