* — Мы подобрали тебя из детдома, чтобы ты служила нам, а не чтобы ты рот раскрывала. Заорала свекровь Еве..

Не только из-за остриженных, торчащих в разные стороны волос, которые ледяным ежиком кололи шею при каждом повороте головы. Она была голой перед всей этой системой, которую Ивановы и их друзья, вроде депутата Петрова, дергали за ниточки, как кукловоды. Никто не задавал ей вопросов.

Всю дорогу до участка они ехали в полном молчании. Эта тишина была страшнее криков. Она была подтверждением того, что все уже решено.

Ее судьбу определили там, в гостиной, в тот момент, когда Петров сделал свой короткий звонок. Отделение полиции встретило ее тусклым светом люминесцентных ламп, которые гудели, как старый холодильник. Стены были выкрашены в унылый казенный цвет, пол — в потертую плитку.

Воздух был спертым, тяжелым. Ее провели по длинному коридору, мимо обшарпанных дверей, и завели в небольшой кабинет. Стол, два стула и усталый следователь с потухшими глазами.

Он выглядел так, будто видел все на свете и ничему уже не удивлялся. Он не предложил ей сесть. Просто стоял, листая какие-то бумаги.

Сидорова Ольга Андреевна, он произнес ее имя так, будто пробовал на вкус что-то неприятное. Значит, шантажом промышляем? Людей уважаемых порочим? Он говорил это безлогно, даже как-то лениво. Это было хуже, чем если бы он кричал.

Его равнодушие ясно давало понять, он просто выполняет работу. Приказ сверху. Я никого не шантажировала, голос Ольги был хриплым.

Она сглотнула. Меня унизили. Напали.

Мой муж, он отрезал мне волосы. У меня есть видео. Следователь усмехнулся, не поднимая глаз от бумаг.

Видео? Интересно, а заявление о нападении вы написали? Нет. Зато на вас написал заявление уважаемый человек. Депутат.

О том, что вы угрожали ему публикации некоего компрометирующего видео, с целью вымогательства. Это ложь. Вырвалось у Ольги.

Это его слово против вашего, следователь наконец поднял на нее глаза. Взгляд был тяжелым, пустым. А теперь давайте-ка сюда ваш телефон.

Это вещественное доказательство по делу о шантаже. Сердце Ольги пропустило удар. Я не отдам.

Это мое, не усложняйте, вздохнул он. Все равно заберем. Протокол досмотра, все как положено.

Он подозвал дежурного, стоявшего у двери. Спорить было бесполезно. Она видела это в их глазах.

С безвольным отчаянием она достала телефон из кармана. Ее единственное оружие. Следователь взял его двумя пальцами, брезгливо, словно это была какая-то гадость, и положил в прозрачный пластиковый пакет с застежкой.

Он запечатал его и наклеил бирку. Вот и все. Вещдок, констатировал он.

Ольга смотрела на свой телефон в этом пластиковом саване и понимала, что это конец. Видео потеряно. Они его уничтожат, сотрут, и никто никогда его не увидит.

Они победили. Следующие несколько часов были похожи на вязкий, мутный сон. Ее допрашивали.

Вернее, не допрашивали, а методично давили. Следователь задавал одни и те же вопросы, переиначивая ее ответы. Он говорил о статьях, о сроках, о том, как легко сломать жизнь человеку без связей и денег.

Он не угрожал прямо. Он просто рисовал ей картину ее будущего, суд, позор, возможно даже колония. Подумайте о себе, Ольга Андреевна, говорил он с фальшивым сочувствием.

Признайтесь, что погорячились. Что просто хотели денег. Мы это оформим как мелкое хулиганство, получите условный срок и пойдете домой.

А будете упорствовать, закроем по-серьезному. Она ничего не подписала. Просто молчала, глядя в одну точку на стене.

Она понимала, что это все спектакль. Им не нужно было ее сажать. Им нужно было ее сломать.

Запугать. И забрать телефон. Главную цель они уже достигли.

Ближе к утру, когда город за окном начал светлеть, дверь кабинета открылась. Следователь, который к тому времени уже откровенно дремал за столом, встрепенулся. Вошел другой полицейский.

Что-то шепнул ему на ухо. Следователь кивнул и повернулся к Ольге. «Можете идти.

Вы свободны. Никаких обвинений. Никаких протоколов на подпись.

Ничего. Просто можете идти». Это был тот самый предупредительный выстрел, о котором он говорил.

Четкий сигнал, мы можем сделать с тобой все, что захотим, и нам за это ничего не будет. Она вышла из отделения полиции на предрассветную улицу. Холодный ветер пробирал до костей.

Она инстинктивно провела рукой по голове. Короткие, жесткие, рваные пряди. У нее не было ни денег, ни телефона, ни сумки.

Все осталось в том доме. В ее прошлой жизни. Дорога домой была долгой.

Она шла пешком через весь Киев, мимо просыпающихся домов и первых редких машин. Она шла на автопилоте, ведомая одной только привычкой. Вот ее улица.

Вот их дом. Большой, солидный, с высоким забором. Дом, который никогда не был ее домом на самом деле.

Она подошла к калитке и достала из кармана платья свой ключ. Вставила его в замок. Ключ не повернулся.

Она попробовала еще раз. С силой. Бесполезно.

Он входил в скважину, но не проворачивался ни на миллиметр. Она потрогала сам замок. Он был новым.

Холодным и чужим. Они сменили замки. За те несколько часов, что ее не было, они стерли ее из своей жизни.

Сменили замки, как будто ее никогда и не существовало. Паника начала подступать к горлу. Деньги.

У нее были банковские карты. В маленьком кошельке, который лежал в ее сумке. В доме.

Но одна карта, запасная, всегда была у нее в том же кармане платья, вместе с ключом. На ней было немного денег, но хватило бы на первое время. На хостел, на еду.

Ближайший банкомат был в двух кварталах. Она почти бежала. Ноги гудели от усталости, но страх гнал ее вперед.

Она вставила карту в щель банкомата, дрожащими пальцами набрала пин-код. Секундное ожидание. На экране высветилась безжалостная красная надпись «Ваша карта заблокирована».

Она попробовала еще раз. Тот же результат. Она нажала на кнопку «Запросить баланс».

Операция невозможна. Карта заблокирована. Все.

Это был полный, абсолютный крах. Ее не просто выгнали. Ее стерли.

Отключили от всех ресурсов. Без дома, без денег, без телефона, с позорной стрижкой и с репутацией шантажистки, о которой, без сомнения, Татьяна уже позаботилась, обзвонив всех общих знакомых. Они уничтожили все доказательства и оставили ее ни с чем на улице.

Они были уверены, что победили. Ольга брела бесцельно. Ноги сами привели ее в небольшой сквер напротив их дома.

Она села на холодную, влажную от утренней росы скамейку. Солнце поднималось, начиная новый день, но для нее мир погрузился во тьму. Она сидела, глядя на дом, который больше не был ее, и чувствовала только пустоту.

Полное, всепоглощающее поражение. Она не знала, сколько так просидела. Может быть, час, может быть, два.

Она услышала тихие, шаркающие шаги. Кто-то приближался. Она не подняла головы.

Ей было все равно. Шаги остановились прямо перед ее скамейкой. Тяжелая ночка выдалась, девочка.

Ольга подняла глаза. Перед ней стояла Мария, Мария Ивановна Кузнецова. Их соседка.

Старушка лет семидесяти, острая на язык, и, как говорила Татьяна, слишком любопытная для своего возраста. Ее участок примыкал к их дому, и окно ее кухни выходило прямо на их веранду и гостиную. «Я все видела», — тихо сказала Мария, присаживаясь рядом.

Она не смотрела на Ольгу с жалостью. Ее взгляд был строгим, но в нем было что-то еще. Сочувствие.

В окно видела. И вечеринку вашу, и как муж твой с волосами, и как полиция приехала. Ольга молчала.

Сил говорить не было. Мария покопалась в своей старой потертой сумке. Достала что-то и протянула Ольге.

Это был старый, немного ржавый ключ. У меня флигель пустует с тех пор, как сын в другой город переехал. Комната там свободная.

Переживешь пока у меня. Не на улице же тебе сидеть. Ольга посмотрела на ключ, потом на Марию.

Она не могла поверить. «Почему?» Мария криво усмехнулась. «Татьяну твою я на дух не переношу…