— Мы подобрали тебя из детдома, чтобы ты служила нам, а не чтобы ты рот раскрывала. Заорала свекровь Еве..

Та, скорее всего, была в ярости, но не от страха, а от наглости. Она была уверена, что ее связи и деньги решат любую проблему. Она будет кричать, что это подделка.

Провокация, происки врагов. Она была несокрушима в своей уверенности. А вот Дмитрий должен был испугаться.

По-настоящему. Он, в отличие от матери, не был бойцом. Он был обычным, слабым человеком, привыкшим к комфорту.

И теперь он увидел реальное, документальное подтверждение преступления. Он понял, что его мать оставила след. И что в этом преступлении он – прямой соучастник.

Ведь он знал о поддельной справке. Он молчал. А молчание – знак согласия.

Если дело дойдет до уголовного преследования, он сядет в тюрьму вместе с матерью. Ольга ждала. Она чувствовала, что он должен сделать шаг.

Это случилось в ночь перед судом. Было уже поздно, около полуночи. В доме Марии раздался тихий стук в окно.

Не в дверь, а именно в окно комнаты, где жила Ольга. Она подошла, отодвинула занавеску. В темноте под деревом стояла сгорбленная фигура.

Дмитрий, сердце ее заколотилось. Она вышла на крыльцо. Он стоял, опустив голову, и не решался подойти.

Выглядел он еще хуже, чем в кафе. Казалось, он не спал несколько ночей. «Что тебе нужно?» Спросила Ольга холодно.

«Нам нужно поговорить», – прошептал он. «Не здесь». Они отошли вглубь сада, в темноту, подальше от окон Марии.

Мать с ума сошла, заговорил он быстро, сбивчиво. Она уверена, что всех купит. Адвокатов, судей.

Она звонила Петрову, они что-то там решают. Она говорит, что мы победим. Но я видел эту банковскую выписку, это же статья.

Настоящая. Он посмотрел на нее умоляющим взглядом. «Я не хочу в тюрьму, Ольга.

Я не могу». Ольга молчала, давая ему выговориться. Я говорил с ней.

Просил ее договориться с тобой, отдать тебе часть, прекратить эту войну. А она рассмеялась мне в лицо. Сказала, что не отдаст дочери шлюхи ни копейки.

Сказала, что если я струшу, она и меня уничтожит. Лишит всего. Он был загнан в угол.

С одной стороны тюрьма. С другой всемогущая, безжалостная мать. И он сделал свой выбор.

«Я все расскажу», — выдохнул он. «В суде. Расскажу все, что знаю.

Про завещание. Про сговор матери с Петровым. Про то, как они получили эту справку.

Про все». Ольга смотрела на него. На своего мужа, который унижал ее, предавал, но теперь был готов предать и собственную мать, чтобы спасти свою шкуру.

«И чего ты хочешь взамен?» — спросила она. «Я хочу гарантий», — его голос стал тверже. «Я хочу, чтобы твой адвокат договорился со следствием.

Свидетельские показания в обмен на иммунитет от преследования». И, он запнулся, и небольшую часть наследства. Защищенную.

Чтобы у меня хоть что-то осталось. Я не прошу много. Только чтобы не остаться на улице.

Он был готов продать свою мать. За свободу и скромный процент от состояния, которое она пыталась украсть у Ольги. Это было низко, омерзительно.

Но это был ее шанс. Шанс закончить войну одним, решающим ударом. Ночь перед судом была бессонной.

Сразу после разговора с Дмитрием Ольга позвонила Иванову. Тот, несмотря на поздний час, отреагировал мгновенно. Он был прагматиком до мозга костей и понимал, какой подарок преподнесла ему судьба.

«Предательство самого близкого человека – это то, что уничтожает любую защиту», – сказал он по телефону. «Это даже лучше, чем расследование Соколова. Это чистое, дистиллированное доказательство вины, прямо из сердца вражеского лагеря».

Утром они встретились в его офисе. Иванов и его помощники быстро подготовили ходатайство о привлечении Дмитрия Иванова в качестве свидетеля со стороны истца и соглашение о сотрудничестве. План изменился.

Теперь им не нужно было выстраивать сложную цепь доказательств. У них был человек, который просто выйдет и расскажет правду. День суда.

Зал был набит до отказа. Журналисты, общественники, просто любопытные. Казалось, весь Киев пришел посмотреть на финал этой драмы.

Ольга сидела рядом с Ивановым. Она была спокойна. Впервые за все это время она чувствовала не страх или ярость, а какое-то холодное, отстраненное спокойствие.

Она была не участником, а зрителем. На скамье ответчиков сидели Татьяна и Дмитрий со своим адвокатом. Татьяна выглядела великолепно.

Строгий, дорогой костюм, идеальная укладка, непроницаемое, надменное выражение лица. Она держалась как королева, уверенная в своей непогрешимости и силе. Она бросала на Ольгу взгляды, полные ледяного презрения.

Дмитрий, наоборот, сидел сгорбившись, бледный, и не поднимал глаз. Он ни разу не посмотрел ни на мать, ни на Ольгу.

Заседание началось. Судья, пожилой мужчина с усталым лицом, предоставил слово стороне ответчика. Адвокат Татьяны, холеный и самоуверенный, встал и начал свою речь.

Он говорил о безутешной вдове, которую пытается обобрать коварная мошенница. Он говорил о подложных документах и о том, как легко вести в заблуждение больного, пожилого человека. И, наконец, он представил свой главный козырь.

«Ваша честь, чтобы раз и навсегда пресечь эти инсинуации, мы представляем суду официальное медицинское заключение, выданное одним из самых уважаемых специалистов нашего города, доктором Кузнецовым». Он передал судье аффидевит. Судья долго его изучал, потом передал Иванову.

Тот лишь мельком взглянул на него и вернул обратно. Защита Татьяны казалась непробиваемой. В зале послышался разочарованный шепот.

Казалось, исход дела предрешен. «Слово предоставляется стороне истца», — произнес судья. Иванов поднялся.

Он не стал говорить долгих речей. «Ваша честь, мы не будем оспаривать подлинность подписи доктора Кузнецова на этом документе. Мы докажем, что сам документ является плодом преступного сговора с целью сокрытия истинной воли покойного и незаконного завладения его имуществом.

И для начала я прошу вызвать для дачи показаний нашего первого свидетеля». В зале снова зашептались. Кто это мог быть? «Вызовите в зал свидетеля Николая Петровича Сидорова», — громко сказал Иванов.

Имя прозвучало как гром. Татьяна вздрогнула. Ее уверенное лицо на мгновение дрогнуло.

Она резко повернулась к Дмитрию, но тот по-прежнему смотрел в пол. Она не могла поверить. Ее собственный брат? Против нее? Дверь в зал открылась.

В проходе появился Николай. Он выглядел испуганным, но шел твердо, глядя прямо перед собой. Он не смотрел на сестру.

Вся его фигура выражала решимость дойти до конца. Он медленно шел к трибуне для свидетелей. В зале стояла звенящая тишина.

Все взгляды были прикованы к этому тихому, сломленному человеку, который сейчас должен был уничтожить свою сестру. Он подошел к трибуне, положил руку на Библию, готовясь принести присягу. И в этот момент случилось то, чего не ожидал никто.

Ни Ольга, ни Иванов, ни тем более Татьяна. Дмитрий резко вскочил со своего места. «Стойте!» Его голос сорвался, прозвучал громко и отчаянно.

Все обернулись к нему. Судья удивленно поднял брови. Татьяна посмотрела на сына с яростью и недоумением.

«Дмитрий, сядь!» — прошипела она. Но он ее не слушал. Он смотрел на судью, на Ольгу, на своего дядю Николая, и его лицо было искажено гримасой ужаса и отчаяния.

«Не надо, дядя Николай! Не надо!» — пробормотал он. А потом, набрав в грудь воздуха, крикнул на весь зал. «Это все ложь!» Тишина взорвалась.

Адвокат Татьяны подскочил к нему, пытаясь его усадить. Но Дмитрий оттолкнул его. Он сделал шаг вперед.

«Выйди из-за стола защиты! Ваша честь!» — он задыхался. «Все, что здесь происходит, это ложь! С самого начала и до конца!» Татьяна вцепилась в подлокотники кресла. Ее лицо из белого стало землисто-серым.

Она поняла. «Молчи!» — взвизгнула она. «Дмитрий, я приказываю тебе, замолчи!» Но его уже было не остановить.

Прорвало плотину, которую он строил всю свою жизнь. Плотину из страха, вины и зависимости. Второе завещание, оно настоящее, выпалил он, глядя на судью.

Отец действительно оставил все Ольге. Я знал об этом. Мама знала.

Она нашла его и спрятала. Она заставила меня молчать. Он говорил быстро, сбивчиво, боясь, что его остановят.

А справка о деменции — это подделка. Отец был в здравом уме до последнего дня. Мама договорилась с доктором Кузнецовым.

А помог ей в этом депутат Петров. Они давно в сговоре. Они все это спланировали, чтобы забрать деньги отца.

Он перевел дыхание и посмотрел на Ольгу. В его глазах больше не было страха. Только пустота и какая-то странная, вымученная свобода.

«А Ольга, — сказал он уже тише, — она не просто невестка. Она — дочь моего отца. Его родная дочь.

И мама знала об этом, когда удочеряла ее из детдома. Она сделала это, чтобы мучить ее всю жизнь. Чтобы мстить.

Он закончил. И в зале повисла такая тишина, что было слышно, как гудят лампы под потолком. А потом эта тишина была нарушена глухим стуком.

Это Татьяна, потеряв сознание, сползла со своего кресла на пол. Ее мир, построенный на лжи и ненависти, рухнул в одно мгновение. И разрушил его тот, кого она считала своей самой верной и послушной марионеткой, — ее собственный сын.

Признание Дмитрия разорвало тишину зала, как взрыв. На несколько секунд все замерли, пытаясь осознать масштаб сказанного. А потом начался хаос.

Журналисты, как по команде, вскочили со своих мест, пытаясь прорваться ближе. Судебные приставы бросились к рухнувшей на пол Татьяне. Судья отчаянно колотил молотком, призывая к порядку, но его уже никто не слушал.

Ольга сидела на своем месте, как в центре урагана. Все звуки доносились до нее, как будто через толщу воды. Она смотрела на Дмитрия.

Он стоял посреди зала, опустив руки, и смотрел в никуда. Он сделал свой ход. Он сжег за собой все мосты, предал мать, разрушил свою жизнь, но спас себя от тюрьмы.

В его глазах не было раскаяния, только опустошение. Иванов положил руку ей на плечо, возвращая к реальности. «Все! Это конец!» — сказал он тихо, и в его голосе звучало профессиональное удовлетворение.

«Шаг — и мат!» Когда Татьяну привели в чувства и усадили в кресло, это была уже не та гордая и властная женщина. Это была сломленная старуха с пустыми глазами. Она смотрела на своего сына с нескрываемой, бессильной ненавистью.

Она проиграла. Проиграла все. Судья, восстановив относительный порядок, объявил перерыв.

Но всем было понятно, что это уже формальность. Дело было закрыто. Признание Дмитрия, сделанное публично, под присягой, перечеркнуло все.

После перерыва заседание было коротким. Судья зачитал решение. Оно было сухим и безжалостным, как протокол…