Мужчина в отчаянии привез 90-летнюю знахарку из глухой деревни к угасающей жене, а едва она коснулась ее живота, то отшатнулась в шоке и произнесла слова, от которых все похолодели…

Иван похудел, под глазами залегли темные круги, он часто забывал поесть и просыпался от малейшего шороха. Однажды вечером, возвращаясь из офиса, после особенно тяжелого дня, он почувствовал, как веки наливаются свинцом. Он включил автопилот, но тот не справился с неожиданным препятствием, выбежавшей на дорогу собакой.

Машина вильнула, ударилась о ограждение, и Ивана спасла лишь сработавшая подушка безопасности. Он сидел на обочине, когда приехала вызванная автострахованием помощь и вдруг осознал с пронзительной ясностью, он не может так продолжать. Он не поможет ни Любови, ни их ребенку, если сам сломается.

В ту ночь он впервые за много дней спал без сновидений, предварительно позвонив Зинченко с просьбой временно представлять его интересы в Совете директоров. Они действительно дали результаты. Виктор недоверчиво смотрел на папку с документами, переданную ему через стол в дорогом ресторане на Подоле.

Превосходный, мужчина напротив него, был неприметен настолько, что казался специально созданным для работы частного детектива. Анализы жены Кравченко показывают явное улучшение. Некоторые значения почти вернулись к норме.

Как такое возможно? Виктор нахмурился. Их диагноз был однозначен. Не знаю, детектив пожал плечами.

Но травница, которую он привез, похоже, знает свое дело. Домработница говорит, что они проводят какие-то ритуалы. Поют, жгут травы, купают ее в отварах.

Это все? Раздраженно спросил Виктор. Есть кое-что еще, детектив понизил голос. Говорят, жена Кравченко беременна.

Виктор чуть не подавился вином. Что? Это невозможно. После химиотерапии.

Тем не менее, тесты положительные. И травница постоянно говорит о матери и ребенке. Виктор откинулся на спинку стула, его лицо выражало смесь недоверия и ярости.

Это все меняет, пробормотал он. Когда детектив ушел, Виктор достал телефон и набрал номер. Здравствуйте, Сергей Андреевич.

Помните наш разговор о гелиосе? Ситуация изменилась. Нам нужно действовать быстрее. Он задумчиво покрутил бокал с вином.

Нет, Кравченко не сдается. Более того, его жена, похоже, идет на поправку. Если она выживет и тем более родит.

Он поморщился, мы потеряем наш главный козырь. Слушая ответ, Виктор медленно улыбнулся. Да, есть идея.

Мы можем использовать эту знахарку против него. Обвинение в шарлатанстве, угроза жизни пациента, растрата корпоративных средств на личные цели. Он сделал глоток, смакуя вино и план одновременно.

Когда мы ударим, он будет слишком занят защитой жены, чтобы заметить, как мы забираем компанию. А если все-таки жена умрет, он будет слишком разбит, чтобы сопротивляться. Виктор выключил телефон и подозвал официанта.

Еще бутылку, распорядился он, чувствуя, как к нему возвращается контроль над ситуацией. Исчет на имя Гелиос. Декабрьское утро обволакивало особняк кравченковских молочной дымкой, наполняя комнаты рассеянным светом.

Иван дремал в кресле у постели Любови, скрюченный в неудобной позе, с раскрытой книгой на коленях. Он читал ей часами, научные журналы, любимые романы, даже газетные статьи, все, что могло послужить мостом между миром живых и тем лимбом, где блуждало ее сознание. Тонкий звук, едва различимый среди привычного пиканья медицинского оборудования, разбудил его.

Шорох ткани, легкое движение. Иван выпрямился, не веря своим ушам. Любовь лежала неподвижно, как и прежде, но что-то изменилось, едва уловимое, невидимое глазу, но ощутимое каждой клеткой его измученного тела.

А затем ее ресницы дрогнули. Раз, другой. Медленно, будто преодолевая сопротивление тяжелой воды, веки приподнялись, открывая тонкую полоску карих глаз.

Тех самых глаз, которые когда-то пленили его своей живостью и глубиной, и которые теперь смотрели неуверенно, словно не узнавая мир. Любовь, ее имя, сорвалось с его губ как молитва, как заклинание, как последний глоток воздуха утопающего. Она смотрела прямо на него, не сквозь, не мимо, а в самую душу.

В ее взгляде не было слов, но было узнавание, древнее, инстинктивное, глубже любых имен и понятий. Дверь тихо открылась, впуская Велеславу. Она остановилась у порога, наблюдая эту сцену со смесью удовлетворения и благоговения.

Ребенок становится сильнее, и мать чувствует это, произнесла она тихо. Связь между ними крепнет с каждым днем. Иван боялся пошевелиться, будто малейшее движение могло разрушить это хрупкое чудо.

«Ты здесь», – прошептал он, вкладывая в эти простые слова всю бесконечность своей любви и страха. «Ты вернулась». Веки Любови медленно опустились, но это уже не было беспамятством комы, лишь усталостью после первого шага на долгом пути возвращения.

Иван потянулся к телефону дрожащими руками, набирая номер Петренко. Голос врача звучал подчеркнуто профессионально, скрывая за нейтральностью тона недоверие. «Это невозможно, Иван Дмитриевич», – Петренко говорил размеренно, как с душевнобольным.

«При таком течении болезни спонтанный выход из комы исключен. Вероятно, вы наблюдали рефлекторные движения». Она смотрела на меня, Иван едва сдерживал раздражение.

Она узнала меня. «Послушайте», – голос Петренко смягчился, «я понимаю ваше состояние». «Надежда – мощный психологический фактор, но…» «Приезжайте и убедитесь сами», – оборвал его Иван.

«Через три дня я буду в Киеве. Тогда и заеду». Иван отбросил телефон, как ядовитую змею.

Велеслава стояла у окна, наблюдая за ним с понимающей улыбкой. «Они не поверят, пока не увидят», – сказала она. «И даже увидев, будут искать объяснения в своих книгах и приборах».

«А разве есть другие объяснения?» Иван подошел к ней, всматриваясь в ее лицо, которое, казалось, становилось моложе с каждым днем, проведенным в их доме. Объяснений много, Велеслава смотрела не на него, а куда-то за пределы комнаты, дома, города. Но они имеют значение лишь для тех, кто не может принять чудо таким, какое оно есть.

Особняк Кравченко, некогда воплощение стерильного порядка и современного минимализма, превратился в странное гибридное пространство, где соседствовали ультрасовременная медицина и древняя магия. В одной комнате мерцали дисплеи мониторов, выписывая графики жизненных показателей Любови, в другой сушились пучки трав, наполняя воздух терпкими ароматами. Иван, человек системы и структуры, создал в этом хаосе свой порядок.

Он установил новейшее оборудование для мониторинга состояния Любови и ребенка, выписанное из лучших клиник Европы. И тут же помогал Велеславе с вечерними ритуалами, держа чаши с отварами и повторяя за ней странные слова, которые его рациональный ум отказывался понимать, но которые находили отклик в той части души, где хранится память предков. Оксана, преданная своему профессиональному профессионализму, но все больше очарованная происходящими переменами, вела двойную документацию.

В официальном медицинском журнале она фиксировала улучшение показателей, рост гемоглобина, стабилизацию давления, все то, что можно было объяснить языком науки. А в маленьком блокноте с тканевой обложкой, спрятанном в тумбочке, она описывала то, что не укладывалось в медицинские протоколы. Свечение над животом Любови во время ритуалов, внезапные всплески энергии, когда все приборы на миг сходили с ума, странные узоры из капель воды, которые появлялись на оконном стекле в комнате больной.

Смотрите, однажды утром Оксана осторожно отвернула одеяло, указывая на живот Любови. Это уже заметно. Едва различимая округлость, нежный холмик над лобком, первый видимый признак растущей жизни.

Иван смотрел, не в силах отвести взгляд. Что-то непостижимое происходило здесь, на его глазах. Женщина, которую врачи признали обреченной, не только боролась за жизнь, но и давала жизнь новому существу.

Четырнадцатая неделя, тихо сказала Велеслава, осторожно поглаживая живот Любови. Самое хрупкое время позади. Теперь дитя может помогать матери еще сильнее.

Что значит помогать? Спросил Иван, все еще пытаясь найти логику в происходящем. Материнская кровь и кровь дитя смешиваются, объяснила Велеслава. Обмениваются силой…