Миллионер пригласил бывшую невесту на свою свадьбу, чтобы утереть нос и показать чего добился за 6 лет. Но когда она появилась на церемонии — ОЦЕПЕНЕЛ…

Людмила смотрела на сцену в прихожей, чувствуя странную смесь эмоций. Радость от счастья детей. Боль от понимания, что эта собака, этот символ домашнего уюта и любви, жила с Александром, пока они боролись за выживание. Надежду, что его стремление стать частью их жизни не угаснет, как многие его прежние порывы. «Я приготовил обед», — Александр посмотрел на неё вопросительно. «Ты… останешься?» Она собиралась отказаться, сказать, что дети могут провести с ним день, а она заберёт их вечером. Что ей нужно сделать работу — перевести статью для медицинского журнала, срок сдачи которой приближался. Но что-то в выражении его глаз — неуверенность, надежда, страх отказа — заставило её передумать. «Только если ты не готовил ризотто», — ответила она, снимая куртку. «Ты всегда переваривал рис».

Он рассмеялся — искренне, с облегчением. «Паста с морепродуктами. Я брал уроки у настоящего итальянца в Лондоне». «Надо же», — она подняла бровь. «Александр Воронцов, финансовый вундеркинд, научился готовить». «Я много чему научился», — ответил он серьёзно. «Например, что деньги не заменят семью». Её улыбка погасла. Слишком рано для таких разговоров. Слишком много непроговорённой боли стояло между ними. «Дети, мойте руки и за стол», — скомандовала она, переступая порог квартиры. «Заодно проверим, чему научился ваш папа, помимо зарабатывания денег».

Когда дети наконец уснули — Алеша на диване в гостиной, Машенька, свернувшись калачиком рядом с Бонни на огромной собачьей подстилке, — Александр и Людмила вышли на балкон. Ночной Киев раскинулся перед ними: море огней, напоминающее звёздное небо, опрокинутое на землю. «Спасибо, что осталась», — сказал он, протягивая ей бокал вина. «Я знаю, это было непросто». Она приняла бокал, но пить не стала. «Почему у тебя нет их фотографий?» — спросила она вместо ответа. «Ты мог бы найти меня в соцсетях. Увидеть их снимки. Заинтересоваться». Он отвел взгляд. «Я смотрел. Твой аккаунт был закрыт. А те фото, что были доступны… На них не было детей». Она кивнула. Это было правдой. После истории с телефонным звонком она стала параноидально оберегать свою частную жизнь. Любой намёк на существование детей исчез из публичного пространства. «Но ты мог спросить у общих знакомых», — настаивала она. «У Егора, например». «Я спрашивал», — признался он. «Один раз, года три назад. Он сказал, что ты счастлива, и попросил оставить тебя в покое. Я решил, что ты вышла замуж, построила новую жизнь». Она усмехнулась. «А ты был рад так думать, правда? Это освобождало тебя от чувства вины». Он не стал отрицать. Это тоже было правдой.

«Я трус, Люда», — произнёс он тихо. «Всегда им был. За всеми амбициями, за всей этой гонкой за успехом, за деньгами — просто страх. Страх не оправдать ожиданий, не достичь цели, быть недостаточно хорошим». «Страх быть как твой отец?» — спросила она, наконец отпивая глоток вина. Он вздрогнул. Она всегда видела его насквозь. Всегда понимала то, что он сам не решался признать. «Да», — кивнул он. «Мой отец был хорошим человеком. Добрым, честным. И умер в сорок лет, оставив маму с долгами и пустыми обещаниями. Я поклялся себе, что никогда… Что никогда не буду так уязвим». «Что обеспечишь защиту от всех бед с помощью денег и связей?» — закончила она за него. «Звучит жалко, знаю», — он провёл рукой по волосам. Жест, который она помнила с университетских времён, когда он нервничал, волновался, не знал, что сказать. «Не жалко», — покачала она головой. «По-человечески. Но знаешь, в чём ирония? Страхуясь от одной судьбы, ты добровольно выбрал другую. Твой отец прожил короткую жизнь, но в ней была любовь. Настоящая. А ты собирался прожить долгую, наполненную… Чем? Бизнес-ланчами? Гольфом по выходным? Деловыми поездками?»

Он молчал, глядя на огни города. Когда-то эти огни казались ему символом цели — власти, успеха, признания. Теперь он видел в них лишь отражение пустоты, которая грозила поглотить всю его жизнь. «Знаешь, что самое страшное?» — наконец произнёс он. «Я почти женился на женщине, которую не любил, только потому, что она подходила для моего статуса. Настя не была плохой. Просто… она была частью плана. Как дорогие часы, как машина определённой марки. Я превратил свою жизнь в бизнес-стратегию». Людмила посмотрела на него долгим взглядом. «А теперь?» «Теперь», — он слабо улыбнулся, — «я знаю, что настоящая жизнь состоит не из планов. Она состоит из Алешиного смеха, когда он строит башню из кубиков. Из того, как Машенька закрывает глаза от удовольствия, слизывая мороженое. Из тысячи маленьких моментов, которые нельзя купить ни за какие деньги».

Она отвернулась, пряча внезапно выступившие слёзы. Этот новый Александр — уязвимый, искренний, говорящий о чувствах — был опаснее прежнего. Прежнему она могла противопоставить свой гнев, свою обиду. Этому… этому хотелось верить. «Прости меня», — сказал он вдруг, делая шаг к ней. «За всё. За то, что не остался. За то, что не искал тебя. За то, что не был рядом, когда они родились. Когда болели. Когда делали первые шаги. За всё то, чего я не смогу вернуть». Она закрыла глаза, чувствуя, как внутренние стены, которые она так тщательно строила годами, трещат по швам. «Я не могу тебя простить», — ответила она честно. «Не сейчас. Может быть, никогда. Но я могу позволить тебе быть отцом для них. Если ты действительно этого хочешь. Если готов к этому». «Более чем», — кивнул он. «Я знаю, что не заслуживаю второго шанса. Но обещаю, что не подведу их. Даже если нам с тобой не суждено…»

Звонок телефона прервал его на полуслове. Номер был незнакомым, но с киевским кодом. «Извини», — он поднял трубку. «Да?» Секунда. Две. Три. Его лицо изменилось, словно превратившись в маску. «Я слушаю», — произнёс он, отходя в дальний угол балкона. Людмила наблюдала за ним, чувствуя, как возвращается давно забытое ощущение — интуитивное понимание, что происходит что-то важное. Что-то, что может изменить хрупкое равновесие их новой реальности. «Это неприемлемо», — голос Александра упал до ледяного шёпота. «Я не собираюсь это обсуждать». Ещё пауза. Он слушал, крепче сжимая телефон с каждым мгновением. «Никогда», — отрезал он. «Делайте что хотите. Я не вернусь».

Он сбросил вызов и повернулся к Людмиле. Его лицо было бледным, но решительным. «Настя?» — спросила она, уже зная ответ. Он кивнул. «Она угрожает уничтожить мой фонд. Её отец имеет связи в финансовых кругах, и если он решит…» Он осёкся. «Это не важно». «Чего она хочет?» — Людмила подошла ближе, интуитивно чувствуя ответ. «Чтобы я вернулся. Забыл о вас». Продолжил помолвку, словно ничего не случилось. Людмила отступила на шаг, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Вот и оно — испытание. Настоящая проверка того, чему научились они оба за эти годы. «И что ты будешь делать?» — спросила она тихо. Он смотрел на неё долгим взглядом — взглядом человека, принимающего решение, которое определит всю его оставшуюся жизнь. «То, что должен был сделать шесть лет назад».

Чемодан, купленный шесть лет назад на распродаже в одном из киевских гипермаркетов, послушно принимал в себя вещи. Детские футболки с супергероями, стёршиеся на коленках джинсы, потрёпанные книжки с загнутыми углами. Людмила складывала их методично, аккуратно, как делала всё в своей жизни — с той размеренностью, которую вырабатывают только матери-одиночки, знающие, что права на ошибку у них нет. Утро стекало сквозь неплотно задёрнутые шторы, рисуя полосы света на потёртом паркете. Тишина стояла оглушительная — та особенная тишина квартиры, готовящейся к прощанию со своими обитателями. Три билета до Львова лежали на комоде. Три тонких прямоугольника бумаги — обещания нового начала. Или бегства. Она ещё не решила, как назвать то, что делает…