Кардиохирург заплатила БРОДЯГЕ за уборку на могиле мужа… А приехав через неделю, обомлела, ЧТО пришлось увидеть вместо уборки
Выйдя из детского дома, она еще долго сидела в машине, глядя на закатное небо. Внутри разливалось странное тепло, словно весенний ветер разбудил что-то, давно спавшее в глубине души. Словно старая рана начала затягиваться, уступая место чему-то новому, чему еще не было имени.
В кармане лежала деревянная роза, и, сжимая ее, Тамара словно держалась за обещания, данные и себе, и Полине, и безмолвному Илариону, их судьбы больше не будут идти порознь. Ведь иногда самое разбитое сердце может стать источником самой сильной любви. Бюрократические коридоры жизни оказались для Тамары запутаннее лабиринтов сердечных сосудов.
Стопка документов на ее столе росла с каждым днем, характеристики, справки, свидетельства, копии дипломов, выписки из домовой книги. Тамара Михайловна, вы понимаете, что опека над ребенком с тяжелым пороком сердца – это огромная ответственность. Вопрошала инспектор службы по делам детей, женщина с привычкой перебирать бусы на шее.
Вы сами работаете сутками, как собираетесь обеспечивать уход. Как будто в детском доме за ней кто-то круглосуточно следит, хотелось ответить Тамаре, но она сдержалась. У меня есть возможность перейти на сокращенный график, спокойно объяснила она.
И финансовое положение позволяет нанять сиделку на время моего отсутствия. Инспектор вздохнула и протянула еще один бланк. Заполните и это.
И не забудьте справку из тубдиспансера. И заключение психиатра. И наркологию.
И… Вечерами, после многочасовых операций и обходов, Тамара ехала к Илариону в реанимацию. Его состояние оставалось стабильно тяжелым, но врачи отмечали слабые положительные сдвиги, нормализацию давления, улучшение рефлексов. Полина спрашивает о вас каждый день, тихо говорила Тамара, сидя у его кровати.
Я сказала, что вы далеко, но обязательно вернетесь. Она рассказывала о своей борьбе с опекой, о планах на операцию для Полины, о детском доме. И ей казалось, что иногда веки Илариона чуть подрагивали, словно он слышал и пытался откликнуться.
Я сегодня принесла вам привет от Полины, Тамара достала из папки детский рисунок. Посмотрите, она нарисовала вас резчиком по дереву. Видите, у вас в руках инструменты, а вокруг лес.
Она сказала, что деревья – ваши друзья. Тамара прикрепила рисунок к стене возле кровати, к уже висевшим там детским работам. А еще она делает гербарий.
Как моя бабушка когда-то. Странно, правда? Такие совпадения. Монотонно пищали приборы, мерно вздымалась грудь под тонким одеялом.
Тамара осторожно коснулась его руки, прохладной, безвольной, но все еще хранящей следы мозолей от инструментов. «Вы должны вернуться», шепнула она. «Полине нужен учитель резьбы по дереву.
А мне хотелось бы узнать вас получше». Она не договорила, сама не зная, как закончить эту фразу. Гроза разразилась, когда процесс оформления опеки был уже на середине пути.
Регина Светлова явилась в службу по делам детей с адвокатом, скользким типом, с набриолиненными волосами и цепким взглядом. «Я мать, и я имею приоритетное право забрать своего ребенка», заявила Регина, с жестким лицом и холодными глазами. «Никакая чужая тетка не имеет права забирать мою дочь».
Инспектор службы растерянно перебирала бумаги. «Но ведь вы подписали отказ». «Под давлением».
Воскликнула Регина. «Мне тогда сказали, что ребенок умрет. А теперь моя девочка жива, и я хочу забрать ее домой».
Адвокат положил на стол какие-то бумаги. «Моя клиентка сейчас в устойчивой ремиссии, имеет постоянное место жительства и стабильный доход. Вот все подтверждающие документы».
Тамара сидела напротив, чувствуя, как внутри нарастает ледяная ярость. Эта женщина бросила новорожденного ребенка, обрекая на смерть или вечное сиротство. А теперь, прослышав о возможности получать пособие на ребенка-инвалида, вспомнила о материнских чувствах.
«Я думаю, нам стоит обсудить последние медицинские заключения», — ровно произнесла Тамара. «Полине требуется сложнейшая операция на сердце. Послеоперационный период потребует особых условий, которые … будут созданы».
Перебила Регина. «У меня есть все возможности». «На какие деньги?» Хотелось спросить Тамаре, но вместо этого она спокойно разложила на столе документы, схемы операции, график реабилитации, список необходимых препаратов и процедур.
«Реабилитация займет не меньше года», — сказала она. «Потребуется регулярное наблюдение кардиолога, физиотерапия, особая диета, ограниченный режим активности». «У вас есть возможность обеспечить это?» Регина поджала губы.
«Я мать. У меня есть все права. И я не позволю какой-то».
Что именно «она не позволит какой-то», осталось невысказанным. Адвокат вовремя положил руку на локоть клиентки, останавливая поток брани. Выйдя из службы, Тамара чувствовала себя оглушенной.
Неужели система настолько слепа, что отдаст ребенка женщине, для которой материнство — лишь способ получения пособия? Она не поехала домой, свернула к кладбищу, повинуясь внезапному порыву. Старый смотритель встретил ее с нескрываемой радостью. «Тамара Михайловна! Рад вас снова видеть! Как Иларион? Что говорят врачи?» Эдуард Степанович участливо выслушал печальные новости, кивая седой головой.
«Держится еще наш боец. Это хорошо. Такие, как он, просто так не уходят».
Они сидели на старой скамейке у кладбищенских ворот, и Тамара, сама не зная зачем, рассказала старику про Полину, про свои попытки оформить опеку, про внезапное появление биологической матери. «Светлова?» Вдруг встрепенулся Эдуард Степанович. «Регина Светлова? Так я же этих Светловых знаю, как облупленных».
Он покачал головой. «Захоронение их тут есть. Дедовское у нас лежит».
«Ух! Серьезный был старик, фронтовик, библиотекарем после войны в Киеве работал». Регинку эту воспитывал после смерти дочери, да не справился. Сбежала она от него в шестнадцать лет, спуталась с бандитами какими-то.
Тамара подалась вперед. «Вы уверены, что это она?» «Да как же не уверен?» Обиделся старик. «Я же ее помню еще соплюхой, дед ее на могилку матери приводил».
«Регинка Светлова, точно вам говорю». А отказалась от ребенка она потому, что хахаль ее, Мирон, детей ненавидел. Сама призналась, когда пьяная на кладбище заявилась, деду плакаться.
Мол, Мирон сказал, или я, или выродок. Вот она и выбрала. Зоя Валентиновна, директор детского дома, оказалась неожиданной и сильной союзницей.
Прочитав отчеты службы по делам детей, она решительно встала на сторону Тамары. «Я сорок лет работаю с брошенными детьми», — сказала она службе. «Я вижу фальшь за километр.
Эта женщина не хочет ребенка, она хочет пособия. И я не позволю погубить жизнь малышке». Регина, столкнувшись с твердым сопротивлением, отступила, но лишь на время.
Ее адвокат намекал на новые иски, на обжалование, на дополнительные проверки потенциального опекуна. А время безжалостно утекало сквозь пальцы, состояние Полины ухудшалось с каждым днем. Тамара видела это во время осмотров.
Синюшность губ усилилась, одышка появлялась при малейшей нагрузке, отеки стали заметнее. Сердце девочки работало на пределе возможностей, компенсаторные механизмы истощались. «Нам нельзя ждать», — твердо сказала Тамара на консилиуме.
«Еще месяц такой нагрузки, и сердце просто не выдержит». «Но процесс оформления опеки не завершен», — возразил юрист больницы. «Кто будет давать согласие на операцию? Кто несет юридическую ответственность?» В этот момент в кабинет вошла Зоя Валентиновна, прямая как жердь, с решительным взглядом.
На данный момент Полина Светлова находится под опекой государства, а конкретно детского дома «Надія». «И я, как директор, даю свое согласие на операцию. Вот все документы»…
