Будешь меньше выпендриваться со своей зарплатой. Когда жена стала зарабатывать больше мужа, он поднял на нее руку. Но забыл, чем жена в детстве занималась
Анька заявление написала. Она меня вазой. Сынок.
Теперь в голосе матери звучал неподдельный ужас. Что эта тварь с тобой сделала? Полицейский, стоявший рядом, покачал головой с выражением усталой брезгливости. Игорь покраснел, но продолжил.
Я сделал, как ты сказала. Забрал карту, попытался. Показать, кто главный.
А она? В общем, она меня. Я сейчас приеду. Решительно заявила Валентина Петровна.
В какой ты больнице? В Первой городской, но меня скоро заберут в отделение полиции. На том конце провода повисла пауза. В полицию? Переспросила мать.
За что? За домашнее насилие, мрачно ответил Игорь. Я ее ударил, мам. По лицу.
Снова пауза, затем тяжелый вздох. Ох, Игорек. Ну ничего, прорвемся.
Найдем адвоката, открестимся. Скажем, что она сама. Или что ты был в состоянии аффекта.
В конце концов, кто поверит, что такой здоровый мужик, как ты, не мог справиться с женщиной без этой чертовой вазы? Игорь слушал мать и чувствовал, как что-то внутри него жимается. Неужели все так просто? Соврать, вывернуться, обвинить жертву? А разве ты не собирался именно так поступить? Шипнул внутренний голос. Ладно, мам, устало сказал он.
Приезжай, если сможешь. Поговорим. Вернувшись в палату, Игорь лег и уставился в потолок.
Мысли путались, голова кружилась, но одно он знал точно, жизнь, какой он ее знал, закончилась. И началось это не вчера, когда Анна ударила его вазой, и даже не тогда, когда он поднял на нее руку. Все началось гораздо раньше, когда он позволил своей гордости и чужим предрассудкам встать между ним и женщиной, которую когда-то любил.
Утро застало Анну за кухонным столом с чашкой остывшего чая. Она не спала всю ночь, переходя из комнаты в комнату, словно пытаясь найти место, где не чувствовала бы себя чужой в собственном доме. В восемь позвонил Степан, я подъеду к девяти.
Заседание в десять, успеем подготовиться. «Хорошо», — только и сказала Анна. Она медленно оделась, стараясь не смотреть в зеркало.
Синяк на скуле расцвел пышным фиолетовым цветком, губа распухла. Эти следы казались ей чем-то почти неприличным, словно интимная часть ее жизни, вывернутая напоказ. «Все будут видеть.
Все будут знать», — думала она, пытаясь замаскировать повреждения тональным кремом, но быстро отказалась от этой затеи. «Пусть видят. Пусть знают».
Поездка в суд, процедура получения ограничительного приказа, все прошло как в тумане. Игорь не явился, прислав вместо себя адвоката, молодого парня с растерянным лицом, который даже не пытался оспаривать решение. «Ваш муж не имеет права приближаться к вам ближе, чем на сто метров», — объяснял судья, немолодой мужчина с усталыми глазами.
«Запрет действует три месяца с возможностью продления. Нарушение влечет административную, а при повторных случаях уголовную ответственность». Анна кивала, подписывала бумаги, слушала объяснения Степана о предстоящем бракоразводном процессе.
«Все будет хорошо», — повторял друг, пожимая ее руку на прощание. «Ты поступила правильно». Анна смотрела вслед уходящему Степану и думала, что слова «правильно» и «хорошо» утратили для нее всякий смысл.
Есть только «да» и «после». И в этом «после» ей теперь предстояло как-то жить. Игоря продержали в полиции весь день.
Допрос, протоколы, унизительное фотографирование, снятие отпечатков пальцев. Его отпустили только к вечеру, взяв подписку о невыезде. Мать ждала его у выхода из отделения…
