* Брошенный муж с больной дочкой купил ветхий дом в деревне, но, услышав странные звуки из старого колодца, он решил спуститься…
Николай Иванович стоял на пороге покосившегося дома, держа за руку семилетнюю Соню. Девочка кашляла тихо, почти незаметно, но отец слышал каждый ее вздох. В этом кашле была вся их история последних двух лет, бесконечные больницы, дорогие лекарства, которые приходилось покупать, занимая деньги.
И взгляд жены, постепенно превращавшийся из сочувствующего в раздраженный, а потом и вовсе исчезнувший вместе с ней самой. — Папа, а здесь будет наш дом? — спросила Соня, оглядывая заросший бурьяном двор и покосившийся забор. Ее голос звучал слабо, но в нем была та детская надежда, которая не давала Николаю сдаться окончательно.
— Да, солнышко. Здесь будет наш дом, — ответил он, сжимая ее маленькую ладошку. В кармане джинсов лежали последние деньги, вырученные от продажи городской квартиры.
Почти все ушли на этот полуразвалившийся домишко в забытой богом деревне, но здесь был чистый воздух, тишина и никого, кто бы смотрел на них с жалостью или осуждением. Дом выглядел удручающе. Краска облупилась и висела клочьями, словно старая кожа.
Крыша местами провалилась, а окна были заколочены досками. Но Николай видел не только это. Он видел место, где Соня могла бы поправиться.
Где они могли бы начать все заново, вдали от больничных коридоров и участливых взглядов соседей. Бабка Мария, продавшая им дом, предупреждала, что место неспокойное, но Николай списал это на деревенские суеверия. У него не было выбора, это была единственная недвижимость, которую он мог себе позволить.
К тому же, какие могли быть проблемы хуже тех, что они уже пережили. Когда они зашли внутрь, Соня сразу же побежала исследовать комнаты, и в доме зазвучал детский смех, первый раз за много месяцев. Николай почувствовал, как что-то теплое шевельнулось в груди.
Может быть, они справятся. Может быть, здесь, среди этих старых стен, дочка наконец поправится. Первые недели прошли в бесконечной работе.
Николай с утра до ночи латал крышу, менял прогнившие доски, чинил печку. Руки покрылись мозолями, спина ныла, но работа помогала не думать о том, как мало денег осталось и что будет, когда они закончатся. Соня помогала, чем могла, подавала инструменты, подметала мусор, и ее кашель понемногу становился реже.
Соседи были немногочисленны и неразговорчивы. Изредка заходила тетя Вера, из соседнего дома, сухонькая старушка с острыми глазами, которая приносила молоко и овощи. Но смотрела на них настороженно, словно ждала чего-то плохого.
«Дом-то давно пустовал», сказала она как-то, наблюдая, как Николай красит оконные рамы. Хозяева прежние съехали ночью, ничего не сказав. А до них еще одни жили тоже недолго.
«Почему съехали?» — спросил Николай, не отрываясь от работы. Тетя Вера пожала плечами, кто знает. Говорили разное.
Но место неспокойное, это точно. Николай не стал расспрашивать дальше. У него хватало собственных проблем, чтобы еще беспокоиться о деревенских сплетнях.
Главное, что Соня чувствовала себя лучше. Щеки порозовели, кашель почти прошел, и она снова начала бегать по двору, как здоровый ребенок. Но потом начались звуки.
Сначала Николай подумал, что это ветер в трубе или скрип старых досок. По ночам дом издавал множество звуков, скрипел, потрескивал, вздыхал, как живое существо. Но эти звуки были другими.
Они доносились не из дома, а откуда-то из глубины двора и были похожи на… плач. Тихий протяжный плач, который начинался глубоко в земле и поднимался наверх, становясь все отчетливее. Николай прислушивался, лежа в кровати, и чувствовал, как по спине бегут мурашки.
Звук был слишком человечным, чтобы быть ветром, но слишком странным, чтобы быть настоящим плачем. — Папа, ты слышишь? — прошептала однажды ночью Соня, заползая к нему под одеяло. — Что, солнышко? Николай обнял дочку, чувствуя, как колотится ее маленькое сердце.
— Кто-то плачет. Во дворе. Николай вслушался в ночную тишину.
Звук был едва слышным, но он определенно существовал тихое, безнадежное рыдание, доносившееся из темноты. Утром Николай решил обследовать двор. При дневном свете все выглядело обычно заросший бурьяном участок, старый сарай, покосившийся забор.
Но в дальнем углу, почти скрытый высокой травой, он обнаружил то, что раньше не замечал старый колодец. Колодец был древним, сложенным из потемневшего от времени камня. Железная крышка проржавела и сдвинулась в сторону, оставляя зияющую черную дыру.
Николай подошел ближе и заглянул вниз. Темнота была абсолютной, даже бросив камень, он не услышал всплеска или удара о дно. Глубокий, пробормотал он, чувствуя необъяснимую тревогу.
Вечером звуки возобновились. Теперь Николай точно знал, откуда они доносятся из колодца. Плач был тише обычного, но более отчетливый, и в нем слышались какие-то слова.
Неразборчивые, искаженные, но определенно человеческие. Николай встал с кровати и подошел к окну. Лунный свет озарял двор серебристым сиянием, и колодец виднелся черным пятном среди травы.
Звук усилился, став почти призывным, и Николаю показалось, что кто-то зовет его по имени. «Не ходи туда, папа!» — прошептала Соня, появившись рядом. — Мне страшно.
«Все хорошо, солнышко. Это просто ветер», — соврал Николай, но сам в это не верил. Ветра не было, ночь была совершенно тихой.
На следующий день он решил поговорить с тетей Верой. Старушка выслушала его молча, кивая, словно ожидала этого разговора. «Знаю я про этот колодец», сказала она наконец….
