Батько проміняв маму на похабну дівку з якою зраджував їй все життя. А поживши з нею, зрозумів свою помилку, та почувши відповідь мами ПОСИНІВ миттєво…

Мать заставила меня на ней жениться, а так бы в старых девах и застряла. Шура плакала, так больно все это слышать. Ах ты, сволочь, ты что, не понимаешь слов? Тебе кулаки и сила нужны, только их ты понимаешь.

Георгий схватил его за шиворот и поволок на выход. «Гоша, пусть оденется!» – крикнула вслед Шура. – Обойдется, давай его куртку и ботинки сюда.

Георгий потащил раздетого, без обуви Павла прямо по снегу и вышвырнул его вместе с его вещами за калитку. – Следующий раз удавлю! – сказал Георгий и закрыл калитку. Павел одевался прямо тут, у ворот своей бывшей жены.

Вышла соседка чистить снег, увидела полураздетого Павла, всплеснула руками. – Ой, Павлуша, чего это тебя твоя павушка раздетого из дома отпускает? Застудишь свой мужской орган? Выгонить она тебя, и к Шуре не вернешься, замуж она выходит. Павел зло посмотрел на соседку.

Язык Матвеевны, как помело, что видит, то и несет, и больше половины прибрешит. Теперь на всю улицу разнесет, как Георгий его раздетого на улицу вышвырнул. Теперь сюда не надо появляться, кого не встретишь на улице, каждый его подковырнет.

Жалко, конечно, что Шурку упустил. Вот уж никогда не думал, Павел, что на эту училку кто-то позарится. А позарились.

И что в ней такого? То ли дело павушка? Павушка! Павлу хотелось бежать от нее, от ее вечно надутых губ, от пустых кастрюль, крышками которых Павел громыхал, приходя с работы. От ее навязчивого секса, который ему уже не под силу. И он прибежал под крылышко на сетке Шуры.

А место-то под ее крылышком уже занято. Улыбающаяся павушка открыла дверь Павлу. Привет! Что-то ты сегодня припозднился.

По всему было видно, что сегодня Павлина в настроении. Я макароны подогрела, а они уже успели остыть. Жду тебя, жду.

Где ты был? На гульках был. Злился Павел сам на себя, на Шуру, на Георгия и на Павлину. Но зло он сейчас срывал на Павлу.

Где я могу быть? На работе! А что мы сегодня такие злые? Обняла его Павлина. А мы можем поправить тебе настроение. И для этого нам нужны только я, ты и кровать.

Тебе бы только в кровать. Я устал, жрать хочу. А тебе бы только жрать.

Иди ешь. Я не собираюсь по сто раз греть макароны. Сам разогревай.

Рассердилась Павлина. А что ты весь мокрый, как будто дождь на дворе? Упал, подскользнулся. Гололед.

Зима, если ты не заметила. Дай мне чистые носки. Ну, может, ты сначала в душ сходишь? Я хочу есть.

Потом помоюсь. У меня ноги промокли. А что, ботинки дырявые? Нет.

А что ж ноги мокрые? На дворе я заметила зима, мороз. Муж любовницы меня застал. Пришлось в носках по снегу убегать.

Шутки у тебя дурацкие. А раньше они тебе нравились. Раньше и ты был другим.

А сейчас ни ласки от тебя не дождешься, ни доброго слова. Что с нами, Павлуша? Мы же хотели быть вместе. И вот наша мечта осуществилась.

А что-то не клеится. Павел натягивал чистые носки и почти не слушал щебет Павлины. Он знал, что, когда она щебечет, то ей нужна близость с ним.

А ему сегодня ужас, как этого не хотелось. Мало того, что он на работе устал, как собака, так еще и этот конфуз у Шурки. Не успел он от нее уйти, как Георгий там уже территорию пометил.

Павел надеялся на возвращение в семью, а там, оказывается, сваток подсуетился. А что? Это как раз-таки Павлу и понятно. Шурка баба чистоплотная, хозяйственная.

Дети взрослые, растить их не надо. А он мужик одинокий, уюта захотелось, борща домашнего. Вот и подкатил свои к Шурке.

А та прямо похорошела, думает, что он любит ее. Учительница, а житейского ума не нажила. Мысли Павла сейчас портили и без того испорченное настроение.

Он прошел на кухню. Остывшая сковородка с макаронами стояла на плите. Павел включил газ под сковородой, стал ждать, когда разогреется его ужин, и вновь погрузился в свои мысли.

Часть Шуркиного дома ему не светит. Идти ему некуда, значит, придется жить пока с павлиной. Вовка приедет, повлияет на Шурку, и он вернется домой, где он прожил столько лет.

Очень она любит сына, послушает его. А Вовка — это его сын, потому будет на его стороне. Павел всегда знал, что Вовка его любит больше, чем Шуру, и Лидочка его любит.

Лидочка сказала, что свад с Шуркой еще не зарегистрировались, значит, там окончательно не решено, и можно развернуть все на сто восемьдесят градусов. — Паша, что тут горит? — прибежала на кухню Павлина. Сковородка с макаронами дымилась.

Павлина схватила ее и бросила в раковину под воду. — Похоже, ты уже поужинал, — сказала Павушка. — Что сегодня с тобой? — Да устал я! Ты можешь понять? Устал! Сгорели, ну и черт с ними! Третий день макароны по-флотски! Сколько можно ими давиться? Я на холоде напашусь! Я хочу обыкновенного домашнего борща с мясом! Неужели так трудно приготовить борщ? По-моему, я тебе достаточно даю денег, чтобы прийти с работы и поесть нормальной домашней еды.

А что ты орешь как потерпевший? Я тоже работаю, дома не сижу, чтобы тут каждый день тебе борщи готовить. Не один ты устаешь, я тоже устаю. А вот у Шурки всегда еда приготовлена, и первое, и второе, еще и печенюшек каких-нибудь напечет.

Так она еще и дома работает, тетрадки проверяет, к урокам на завтра готовится. Ну вот и чеши к своей Шурке! А что ж ты от такой примерной жены ко мне бегал? Дурак был! Ну, раз ты стал таким умным, исправляй свои ошибки. Шурка примет тебя с распростертыми объятиями.

Кому она нужна, кроме тебя? Не женщина, а так, моль серая. Что-то ты, Павушка, так распушила свой хвост павлений, что виден только твой хвост красивый, а в душе злость да похоть, и за душой ничего, пустота. Ты думаешь, я дурак, и не понимаю, что и ты не молодеешь, и не так уж ты уже востребована мужским полом.

Так что не надо мне тут танцы с бубном устраивать, осади малость свой характер. Ох, тоже мне моралист, морали мне тут читает, Шурку он мне в пример ставит, я же тебе Славку не ставлю в пример. А что мне его ставить? Спился Славка окончательно, не без нашего с тобой участия.

Думаешь, он не видел, как ты ко мне бегала? Да еще и узнал, что Танюшка не его дочь. Со всех сторон предательства любой сопьется. Ну, конечно, все такие белые и пушистые, одна я, дьявол воплоти.

Ну все, хватит, выпустили пар, хватит собачиться, дай что-нибудь пожрать. А ничего нету, макароны ты сжег. Павел не выдержал и окрестил Павушку матами по полной программе.

Если ты меня сейчас не накормишь, я тебя придушу, ты меня довела. Павлуша, успокойся, испугалась павлина, я сейчас по-быстрому картошечки поджарю. Павел ел картошку и спросил павлину, что есть картошки, огурец соленый или помидор маринованный? Картошка сухая, хочется чего-нибудь солененького.

Ничего нету. Ты что, ничего не закатываешь в банки на зиму? Ну, там разносолы разные. Нет.

Вот же ядрит твою за ногу, что ты за баба? Никакого волшебства с твоих рук не сходит. Все так, тяп-ляп. Я женщин за то, как они готовят, волшебницами считаю.

Моя мамка это вообще так готовила, не то что пальчики оближешь. Это ж чудеса просто. Шурка у нее научилась.

Да хватит мне со своей Шуркой уноситься. Я могу и обидеться. Мои руки не под готовку разносолов заточены.

Они на любовь заточены, улыбнулась Павла. Да тебе обижаться медом не корми. Да я уже давно понял, что и руки у тебя, и мозги только на это и заточены.

Следующий раз картошке хоть капусты насоли. Я не умею. Научись.

У женщин рецепты поспрашивай и научись. Не слышу, что ты сказала. Ладно, посолю тебе капусты.

Завтра я на ремонте. Машина сломалась. Приготовь мои ремонтные вещи.

С вечера приготовь. Я рано уйду. Чтобы тебя не будить, сейчас подсуетись.

Они на балконе. Ты их, как прошлый раз принес, бросил на балкон. Там они и лежат.

Так ты что, до сих пор их не постирала? Возмутился Павел. Он никак не мог привыкнуть к безалаберности своей сожительницы. Я занесу их с балкона, нагреются до утра.

Ну что, не постирала? Что ты на меня так смотришь? Сам бы мог постирать. Я забыла про них. Смотрю на тебя.

Ну вот что мне с тобой делать? Врезать бы тебе, чтобы синяк под глазом напоминал тебе, когда ты о чем-то забываешь. Только попробуй. Только попробуй.

Я милицию вызову. Визжала павлина. Хватит орать.

Иди стирай и развешивай на батареи. Как мне их нестиранными надевать? Они же колом от мазута стоят. Павлина нехотя пошла стирать робу Павла.

И когда пришла под бачок к нему, тот крепко спал. Она растормошила его своими поцелуями, своей возней около него. И потребовала ласки.

Я что, зря стирала твои тряпки, жарила картошку и терпела твои упреки? Разве я не заслужила внимания и ласки? Павлуша, ну просыпайся. Я тебя приласкаю. У нас все получится.

Как же он устал от обязательного секса. Но если он сейчас проигнорирует просьбу Павушки, то ее надутые губы обеспечены ему на целую неделю. Давай по-быстрому, сказал Павел.

Завтра рано вставать. Нет, нет. Я хочу долго и красиво.

И не один раз. День выдался чудесный. Солнце уже повернуло на весну.

Пригревало. И от капели на крышах домов повисли сосульки. Евдокия Матвеевна вышла на улицу посыпать песком около дома, чтобы никто из прохожих не пострадал от гололеда.

И сосульки сбить с крыши, чтобы никому на голову не свалилось. Заодно, может, кого на улице встретит, да последние уличные новости обсудит. Что дома сидеть у телевизора? Надо разминать свои кости.

Не успеешь оглянуться, как закончится февраль и весна. Грядки, огород. Тут не забалуешь.

Поэтому нечего рассиживаться. Надо держать себя в тонусе. К дому Шуры подкатило такси.

Матвеевна приостановила работу и насторожилась. Такси нечасто заезжают в их проулок. Что за важные денежные люди подъехали к дому Шуры? Из машины вышел высокий крепкий молодой мужчина, беременная женщина и мальчик лет четырех.

Мальчишка, как только выскочил из машины, сразу стал лепить снежки и с визгом и хохотом бросать их в мужчину. Мужчина обнимал женщину, смеялся и загораживал ее от снежков мальчика. Сразу видно, что это семья.

Счастливая семья. Они направились к калитке дома Шуры, а Евдокия Матвеевна остановила их. Дома никого нету-тя, так что придется обождать.

— Баб Дусь, вы что, не узнаете меня? Старуха загородилась рукою от яркого солнечного света и вскрикнула. — Вовка, ты чо ли? Приехал! Я, Баб Дусь, приехал. Соскучился за своими.

— Ну, Кося, дай-ка я на тебя погляжу. Ну, хорош! Ну, мужик мужиком! Прям не узнать! Вовка стоял, смотрел на Матвеевну и улыбался. — Давно я тебя с пацанами гоняла, когда яблоки воровали.

Божечки, как жизнь то летит! А что ж за краля с тобою? Улыбаясь, глядя на смутившуюся женщину, полюбопытствовала Матвеевна. — Лена, моя жена, а это мой сын Сережа, и еще ждем пополнения. — Красивая же она! Уж больно шустрый ты, Вовка, как я погляжу! Не в отца ли? Лукаво улыбнулась Матвеевна.

— Ну-ка, глянь-ка на меня! Вовка подошел к Матвеевне и обнял ее. — Нет, с лица копия мать, и глаза такие же умные, как у Шуры. Вот и ладненько! Слава Богу, ты у материну порода! А то тут твой батько такое творит, что не приведи Господь! Вовка собрался уйти, не хотелось ему слушать сплетни Матвеевны про отца.

Но она вцепилась в его руку и продолжала свою тираду. — А ты погодь! Дома все равно никого нету-тя! Послушай старуху! С нами старыми не очень разговоры разговаривают, а ты уваж! — Да мы с дороги устали, баб Дузь. — Ничего, молодой еще, надолго не задержу.

Так вот, тут твой отец связался с крестной вашей Наташки, и надо сказать, что он с этой Павлиной, прости Господи, сказал бы словечки похлеще, да мальчонка тут бегает. Он же с нею всю жизнь проваландался, ушел к ней от Шуры. Мы думали, что твоя мать умом тронется, похудела, почернела с лица, глаза от людей прячет и сама прячется.

Наташку замуж отдавать? Ну, Шура, возьми, да и прости его! Позвала домой, а он опять к этой куме бегает. Кто такой позор вытерпеть? Шура, конечно, никогда никому ни об чем не жаловалась, но от людей не скроешься, информация все одно просочится. А сейчас ей мужчина нашелся, Наташкин свекр, такой спокойной, самостоятельной, уважательной.

Инженером работать, а главное, Шуру любить. Идут всегда вдвоем, под ручку, улыбаются, люб дорого на них смотреть. И Шура счастливая стала, общительная, постоит  со мною, поговорит, глаза светятся, не то что с Павлом.

А твой батя продолжает к матери ходить, нервы ей трепать. Матвеевна хотела рассказать Вовке, как Георгий выкидывал Павла из дома, но потом прикинула, что сыну будет обидно за отца, он может затаиться против Георгия, и не стала рассказывать про тот позорный случай с Павлом. Так я вот к чему, Вовка, ты не мешайся счастью матери, настрадалась она бедная, разреши ей быть счастливой, а то я вас детей знаю, начнешь сейчас склеивать родителей, да только там уж клеить нечего.

Разберемся, баб Дусь, пойдем мы, устали, — сказал Вовка, — есть хочется. Ну идите, идите, Шура должно там вам понаготовила. Родительский дом — это такое место, где душа млеет, где воспоминания только хорошие, и запах родного дома такой, который заставляет часто биться сердце и в носу щекочет, слезы просятся наружу.

Вовка сел на диван и заплакал. — Володя, ну что ты, — обняла его Лена, — неприятные новости, понимаю. Не потому, Лена, нахлынули воспоминания.

Вспомнил маму молодой, красивой, ведет меня в свою школу первый раз, в первый класс, а я с букетом георгин, которые цвели в нашем полисаднике. Вспомнил отца за рулем Камаза, улыбается, потом выходит из машины, хватает меня, подкидывает, целует, смеется, и я смеюсь, а потом садит меня за руль и говорит — рули, сынок. Вовка заплакал еще горше, махнул головой, чтобы смахнуть с лица слезы, но слезы катились, и Вовка не в силах был их остановить.

— Лена, я же люблю и отца, и маму. Как же теперь, Лена, как мне их разделить? Даже не верится, что такое происходит со мною, с моими родителями. — Всякое в жизни бывает, Володя.

Скоро Александра Петровна придет, тебе надо успокоиться. Что ж теперь делать? Может, можно все исправить? — Не знаю. Не хочу, чтобы они разводились.

— Понимаешь, Лена, не могу. Вот тут… Вовка постучал кулаком по своей груди. В душе! Не могу их разделить.

Больно и за отца, и больно за маму. Обоих жалко. К Владимиру подошел Сережа, залез к нему на колени и, приговаривая, стал вытирать ему слезы…