…Батько проміняв маму на похабну дівку з якою зраджував їй все життя. А поживши з нею, зрозумів свою помилку, та почувши відповідь мами ПОСИНІВ миттєво…

– Папа! – крикнула Лидочка Павлу. – В окно стучат! Посмотри, там кто-то пришел! Павел вышел на улицу и увидел павлину. – Здравствуй, Павлуша! Что же ты ушел, и ни ответа, ни привета? Ты считаешь, что можешь так со мною поступать? – улыбнулась нарядная Павла.

– Я думала, что ты у кого-то из друзей лечишь свою обиду на меня. Жду, а тебя нет, я по больницам, по моргам ищу тебя, а ты вот, оказывается, где притаился. Что же ты, Павлик, не удосужился меня оповестить, что возвращаешься к своей учительнице? – Чужие мы с тобой, Павлина, – ответил Павел.

– Я в свою семью вернулся. – Столько лет не были чужими, и дочь у нас с тобой общая, а теперь вдруг чужие? Что-то не то ты говоришь, Павел. – Или ты забыл наши жаркие ночи, и теперь будешь тлеть со своей учительницей? – А мне больше не нужны жаркие ночи, – ответил Павел.

– Не в том я возрасте, чтобы ради всего этого бросать семью. Попробовали – не сложилось. – Я не смогу с тобой жить, Павушка, характер у тебя несемейный.

– Так что ж, так и будем тайком встречаться? Столько лет таились, Павлуша, и теперь опять будем по чужим углам любиться? Возвращайся, подумаешь, поссорились. Вроде ты со своей Шуркой никогда не ссорился. В семье всякое бывает, гостем в ней не проживешь.

– Так то ж в семье, а мы с тобою не семья, и встречаться по чужим углам мы больше не будем. – Хватит, прошло наше время, Павушка. – Ну смотри.

Павла не успела договорить. На улицу выбежала Лидочка со словами. – Папа, кто тут пришел? Увидев Павлу, Лида растерялась.

Взяла отца за руку и сказала. – Пойдем домой, папа. – Я сейчас поговорю и приду, а ты иди, Лидочка, иди, доченька.

– Вот как тебя прямо за руки тянут, боятся, что уйдешь со мною, сказала Павлина, когда Лида скрылась за калиткой. – Они меня любят, и я их люблю. – И свою учительницу любишь? – усмехнулась Павлина.

– Ты хоть себе-то не ври. Возвращайся ко мне, пока не поздно. – Я не вернусь, сказал же.

– Ой, зарекалась, свинья дерьмо не есть. Бежит, а оно лежит. Так и ты, Павлуша, как та свинья.

Надоест тебе пресный секс по расписанию с твоей женой? Прибежишь, попросишь моей ласки, а уж тогда я посмотрю, нужен ты мне будешь или нет. Ты знаешь, я женщина горячая, мне без мужской ласки никак, и на твое место охотники найдутся. К Славке возвращайся.

– Забыла у тебя спросить, куда и к кому мне возвращаться. Что мне со Славкой делать? У него там уже давно на полшестого. Пропил Славик свою силу мужскую.

– Значит, не вернешься? И это твое последнее слово? – Не вернусь. – За своими вещами придешь? – Вещи заберу. – Ну все, Павушка, обо всем поговорили, пойду я, не хочу своих волновать.

Павел уже не слышал, что ему в спину говорила павлина. Он вскрылся за калиткой и почти бежал к дому. В горле пересохло от неприятного разговора с Павлиной.

Он забежал на кухню попить воды. – Павлина приходила, – сказал он Шуре, колдующий у плиты. – Волновалась, где я и что со мною.

Спросила, приду я за вещами или нет. Александра молчала. – Что ты молчишь, Шура? Я тебя услышала, Паша.

А что я должна тебе сказать на это? – Звала меня, но я сказал, что не пойду с нею. Семья для меня важнее. – Хорошо, – ответила Шура.

– Что хорошо, – крикнул Павел. По всему было видно, что он нервничал. – Хорошо, что ты это понял.

Зови девочек, будем ужинать. Шуре не хотелось говорить о павлине, знать о том, что они с Павлом друг другу говорили. – Надеюсь, она сюда больше не заявится, – только и сказала Шура.

– Итак, у соседей с языками сходим. Надоели эти сплетни. – Она больше не придет.

Я завтра заберу свои вещи, и на этом все. Улыбающаяся павлина в красном в черный горох сарафане открыла дверь Павлу. – Привет, я за вещами, – сказал Павел.

– Ну, проходи, привет, – ответила павлина. – Сам собирай свои вещи. – Я не собирала их.

Думала, что, может, ты передумаешь жить с Шуркой и вернешься ко мне. Павел молча прошел в комнату, открыл шкаф и стал оттуда выбрасывать свои вещи на диван. Павлина подошла к нему сзади и обняла его.

Он почувствовал, как ее упругая грудь уперлась в его спину. Запах ее духов и ее тело манили Павла. Он повернулся к ней, чтобы оттолкнуть ее, избежать соблазна, сдержать обещания, данные жене, и не смог.

Когда увидел ее нереальные манящие глаза, пухлые сочные губы и голубую бьющуюся жилку на шее, указывающую на то, как сейчас горяча кровь Павушки, как она в ней сейчас бурлит, Павел не устоял. Он целовал эту жилку, которая так возбуждала его, шею, ее жадные губы, и забыл обо всем. С Павлой всегда так, как только касаешься ее тела, забываешь обо всем.

«Ведьма», — сказал Павел, когда закончилось соитие их тел. «Когда же я от тебя избавлюсь, ведьма? Мы повязаны с тобой, Паша, разве ты этого до сих пор не понял?» улыбнулась довольная, разгоряченная Павла. «Наверное, дьяволом повязаны», — сказал Павел.

«Вот не хочу я с тобою жизнь свою связывать, понимаю, что семьи у нас не выйдет, но когда вижу тебя и чувствую запах твоего тела, мир около меня рушится, и я не могу владеть ни своими мыслями, ни своим телом. Ты как неизлечимая болезнь, от которой я пытаюсь лечиться, но все безрезультатно. Погубишь ты мою жизнь, Павушка.

Отстань от меня, держись от меня подальше, может, тогда я и излечусь от тебя». Павлина на просьбу Павла расхохоталась и сказала. «Не буду попадаться тебе на глаза, не буду, обещаю, сам прибежишь».

«Ты что, приворожила меня?» — пошутил Павел. «Паша, это же смешно. Зачем мне привораживать мужиков? Мне от них и так отбою нет».

Стол был накрыт, и все в доме ожидали гостей, сватов. Шура волновалась, а как не волноваться, когда такое событие в семье? «Не переживай, Шуренок», — поддерживал ее Павел. Он обнял ее и прошептал на ушко.

«Я с тобою, мы вместе, успокойся, все будет хорошо». Шура действительно почувствовала поддержку мужа, вот сейчас, на данный момент, она не пожалела, что вернула Павла, она почувствовала сильное плечо мужа, на которое можно опереться. Но в тот день, когда он принес вещи от кумы, ей показалось, что он какой-то не такой, как обычно, ей показалось, что он прячет от нее глаза, не желает встречаться с нею взглядом.

Неужели он не сдержал свое слово, и у них опять с Павлиной все было? Если раньше Шура не приглядывалась к мужу, доверяла ему, то теперь ей показалось подозрительным, что Павел не захотел ужинать. А когда легли спать, Шура слышала, что он ворочался сбоку-набок, не может уснуть. С тех пор, как Павел вернулся в семью, нет в душе Шуры покоя, умиротворения.

«Так и с ума можно сойти», — думала Александра, — «надо отпустить ситуацию, не принюхиваться, не приглядываться. Пусть все идет, как идет, куда-нибудь да выведет». Зря Шура волновалась, сваты оказались такими же простыми людьми, как и они с Павлом.

«Меня зовут Георгий», — представился отец Дениса, — «а это моя сестра Женя и моя дорогая матушка Елизавета Ивановна». Все друг с другом познакомились, раскланялись и сели за стол сговор рядить, как и где свадьбу играть, сколько гостей звать и на какую сумму рассчитывать. Выпили за знакомство, за любовь молодых, и Павел предложил, — давайте молодых отпустим, что им тут слушать.

Это наше дело, родительское. Все дружно согласились, и Наташа с Денисом и с Лидой ушли гулять. — А что же ваша супруга не пришла на сговор, — спросил Павел Георгия.

Шура двинула его коленом под столом, давая понять, если человек сам об этом не говорит, то не стоит задавать такие вопросы. Она-то знала, что мать Дениса два года как умерла. В попыхах, в заботах Шура забыла предупредить Павла об этом.

— Умерла мама Дениса, — сказал Георгий, — а так бы она порадовалась за сына, за то, что берет в жены хорошую девушку из порядочной семьи. — Извините, я не знал, — стал оправдываться Павел. — Ничего, мне самому сразу надо было сказать об этом.

Я думал, что вы знаете. Решили выпить за упокой души мамы Дениса, да уже и поговорить о свадьбе детей. Елизавета Ивановна, мать Георгия, в скорости утомилась и в сопровождении Жени отправилась домой.

Впрочем, обо всем важном договорились, а если что и упустили, то решили это обсуждать по ходу подготовки к свадьбе. Мужчины продолжали праздновать сватовство, их разговоры уже были чисто мужскими, о машинах, сколько и какие машины им заказывать, а может и автобусы. Шура потихоньку, чтобы не мешать общению мужчин, собрала ненужную посуду со стола и мыла ее.

Она заварила чай и понесла его на стол. — Чай желаете? — спросила хозяйка. — Я бы с удовольствием, — ответил Георгий.

Шура видела, что Павел изрядно поднабрался и ему уже не до чая. — Шуренок, я пьяный. — Извините, Георгий, мы с Шурой на нервах, нечасто дочерей сватают, вот расслабился, — оправдывался Павел.

— Извините, я, пожалуй, пойду лягу. Чай пейте без меня. — Всего хорошего, Павел, — сказал Георгий, — но мы если что с тобой на связи, я Шуре оставлю наш домашний телефон.

— Добро, — ответил Павел, — а Шура даст наш номер телефона. До Дениса он известен, так что не потеряемся. Извини, что не провожаю тебя, Георгий, — Шура проводит.

— Да что я, девка красная, чтобы меня провожать, — усмехнулся Георгий. Иди отдыхай, сват. Шура с Георгием пили чай и говорили о детях, о предстоящих событиях, о том, куда дети после института попали под распределение.

Вроде бы обо всем переговорили, выпили ни одну чашку чая, и Шура пошла провожать Георгия за калитку. — А меня Денис предупреждал, чтобы я не спрашивал об отце Наташи, — сказал вдруг Георгий. — Сказал, что он ушел от вас к другой женщине.

Или Павел не отец Наташи? Шура вдруг сникла, ей не хотелось об этом говорить. — Извините, извините за бестактный вопрос, — попытался исправиться Георгий. — Ничего, — сказала Шура, — мы же теперь как родственники, шило в мешке не утаишь.

— Павел — отец всех моих троих детей. Да, уходил он от нас, а я попросила его вернуться, и он вернулся. У нас дочери на выданье, хотелось, чтобы в их столь важном событии отец был рядом.

— Вы простили его? — спросил Георгий. Шура никому ничего не рассказывала, а тут ее как прорвало. — Не знаю, простить — это значит забыть обо всем, а я не могу забыть.

Может, мало времени прошло, как говорят, время все лечит. И Шура рассказала о том, что Павел всю их совместную жизнь гулял с их кумой Павлиной и ушел к ней, объявив, что никогда не любил ее. — Может, время и лечит, — сказал Георгий, — но память сильнее времени, невозможно вычеркнуть из нее то, что уже произошло.

— Думаю, что вы правы. Вы из-за детей вернули Павла? — Извините, конечно. Я вижу, вы женщина достойная, от таких, как вы, не уходят.

От всяких уходят, и я не исключение. Шура посмотрела на Георгия так, что без слов было понятно, что этот разговор ей дается с болью. — Простите, что я вторгся в вашу личную жизнь, Шура, мне, пожалуй, пора.

А знаете, говорят, когда выскажешься постороннему человеку, то становится легче. Я ведь никому ничего не рассказывала, все в себе держала. Не было рядом такого человека, с которым бы я могла поделиться своими чувствами и переживаниями.

А рассказать абы кому, чтобы сплетни плели, это не в моих правилах. — Вам вот рассказываю, и сама не знаю почему, может, чтобы душу облегчить, а может, какой совет услышать. Со стороны-то виднее, и вы, мужчина, не будете сплетничать.

— Я не буду, но хочу вам сказать, Шура, по секрету, что мужчины еще те сплетники. Шура грустно улыбнулась. — Выходит, вы вернули Павла из-за детей? — спросил Георгий.

— Из-за детей. У нас еще сын служит в армии. Он вернется, отец его встретит.

Разве это плохо? Потом у наших детей появятся дети, наши с Павлом внуки. Я и для них сохранила дедушку. Конечно, хорошо, что отец сына встретит.

И что, у сына по этому поводу не будет вопросов к отцу? Володя не знает, что Павел уходил от нас. Узнает, доброжелателей много. Я слушаю вас, Шура, и думаю, вот обо всех вы подумали, и о дочерях, и о сыне, и даже о будущих внуках подумали, а о себе, Шура, о себе вы подумали? А что я? Я одна, перетерплю.

Детей у нас с Павлом трое, их больше, потерплю. — Не понимаю я вас, значит, вы сейчас просто терпите своего мужа, притворяетесь? — Терплю, — откровенно сказала Шура, — притворяюсь, пытаюсь восстановить все, как было раньше. — А раньше он бегал к вашей куме-павлине, вы это пытаетесь восстановить? Шура задумалась.

Честно сказать, я жалею, что попросила его вернуться, потому что я все время думаю, что он бегает к павлине, а он бегает. Если столько лет он с нею таскался, а тут вдруг взял, да и бросил ее, что-то с трудом в это верится. Я думаю, что он вернулся к нам, потому что привык к той жизни, которая у него была со мною.

Здесь я, его жена, его дети, которые его любят, комфорт, который я создаю. Здесь он чувствует себя хозяином, а там у павлины кто он? Я не знаю. Значит, ему с Павлиной не так уж и хорошо, раз он вернулся.

Одно дело делить постель, а другое дело делить все — и невзгоды, и лишения, и много чего. Вот я вся в сомнениях и думаю, что сюда он вернулся, чтобы жить, а туда продолжает бегать, удовлетворять свои плотские желания. Вы так думаете, но не уверены.

Может, все-таки Павел понял, что настоящее — это вы и ваши дети? Такое тоже бывает. Так что, Шура, вы не отчаивайтесь, наберитесь терпения. Жизнь так мудра, она все расставит на свои места.

А я рад, что у моего сына такая прекрасная теща, а у меня сватья. Спасибо вам за все, Шура. Это вам спасибо, что выслушали меня и дали совет, и заставили призадуматься.

А где я во всем кошмаре? Где мои желания, мои чувства? Или я растеряла себя, растворилась? Так все сложно. До свидания, Георгий. До свидания, Шура.

Денис и Наташа по распределению, как молодые специалисты, попали в Архангельскую область, и через две недели после свадьбы на железнодорожном вокзале родные провожали их. Шура и Лидочка не могли сдержать слезы. Георгий наставлял сына.

Было видно, что ему тоже тяжело расставаться с Денисом. «А Женя почему не пришла?» – спросила Шура Георгия. – На работе подменить некем.

Она вчера вечером к нам приходила. Попрощалась с Денисом и Наташей. Георгий не спросил о Павле.

Шура сама сказала. А Павел в командировке. Позавчера уехал.

И явится только к концу недели. Хорошо, что Шура ему это сказала. И он не опередил ее и не сдал Павла.

Не сказал, что когда ехал сюда, на вокзал, то видел его за рулем Камаза. Значит, никуда Павел не уехал. Значит, он по-прежнему обманывает Александру.

Но как бы Георгию не жалко было эту прекрасную женщину, он считал, что не имеет права вторгаться в отношения чужой семьи. Он считает Александру умной женщиной и он уверен, что она держит руку на пульсе и знает, что делать. Поезд, набирая скорость, удалялся и уносил частичку души Шуры.

Все, Наташа отрезанной ломоть. Так ноет сердце Александры. Одно дело выдать замуж дочь, но жить в одном городе и иметь возможность видеть ее.

А другое, когда ее доченька будет жить за три девять земель от нее, и некому ей будет что-то подсказать, чем-то помочь. — Береги Наташу, — шепнула Шура Денису на ухо. — Прошу тебя, Денис, не обижай ее.

— Все будет хорошо, — пообещал ей Денис. Не волнуйтесь. Лида побежала в институт, у нее еще одна пара, а Георгий и Шура шли рядом растерянные, взволнованные.

Отрывать от себя детей — это трудно. Осеннее солнце уже поднималось не так высоко, но мягкое тепло не покидало землю. Грустный запах осени, отъезд молодых — все это теребило душу Шуры, и она расплакалась.

— Шура, ну что вы, не плачьте, все же хорошо, — пытался успокоить ее Георгий. — И Денис, и Наташа, они такие счастливые, не о чем грустить. Все я это понимаю, это просто нервы.

Столько всяких событий за последнее время, и хороших, и плохих. — А у вас сегодня есть еще уроки? — спросил Георгий. — Нет, на сегодня я свободна.

А я взял отгул. А пойдем в парк, Шура? Ну что вам сейчас дома одной делать? Вот сейчас поднимемся вверх от вокзала, нам минут десять до парка, и побродим, посидим в кафе, чаю попьем или чего покрепче, — улыбнулся Георгий. Вы давно были в парке? — Не помню, когда я там была.

Там, наверное, многое изменилось. — Не знаю, я сам не помню, когда там был. Вот и посмотрим.

Они сидели на веранде летнего кафе и пили чай с пышными слоеными хачапури. Георгий смотрел в умные, покрасневшие от слез глаза Шуры, на губы, которые она нервно кусала, на слегка дрожащие руки. Во всех движениях этой женщины читалась нервозность.

Нравилась ему эта женщина, жалел он ее. Ему хотелось обнять ее, успокоить и дать ей понять, что она достойна любви, внимания, обожания. Она достойна всего того, что у нее никогда не было, и он бы мог ей это все дать, но он не смел.

Не смел переступить ту черту, которая была между ними. — Вам надо выпить коньяку, грамм пятьдесят, чтобы успокоиться, расслабиться, — сказал Георгий Шуре. — Это помогает.

— Спасибо, не надо, — ответила Шура. — Не знаю, почему, но я успокаиваюсь рядом с вами. Рядом с вами мне кажется все простым и понятным, и мне от этого легко.

— Шура, мы уже, можно сказать, родственники. Давай на «ты». Нам давно надо было сломать этот барьер «вы».

Как думаешь, Шура? — Думаю, что «вы», — и Шура исправилась. — Что ты прав. Домой Шура пришла ближе к вечеру.

Лидочка прибежала следом за нею. Шуре всегда кажется, что молодежь не ходит, а бегает. Неужели и она когда-то была такой же, все бегом, все в припрыжку? Когда Шура не одна в доме, ей не так одиноко.

А скоро и Вовка вернется со службы, и новые заботы, новые переживания. Шура понимала, что с Павлом у них не ладится. Они просто живут рядом, как соседи, и их близость сошла почти на нет.

А Шуре эта близость в тягость, и она понимает, что свои сексуальные нужды Павел справляет в другом месте, скорее всего с Павлиной. Больно от всего этого, но боль уже не такая острая, как тогда, когда Павел объявил, что никогда не любил ее, а любил их куму Павлу. Боль притупилась, и ее можно терпеть и жить с нею.

Бывают, конечно, обострения, когда Шура явно видит, что Павел нагло врет ей. Но она вспоминает, что живет с ним ради детей, и успокаивается на этом. — Что опять за слезы, Шура? Павел увидел на столе распечатанное письмо и тоже заволновался.

Неужели что-то случилось? — Вот Вовка письмо прислал, — всхлипывая сказала Александра. — Женился наш Вовка на женщине с ребенком. Не вернется он к нам, Павел…