Вдовец-миллионер убитый горем брел из морга после осмотра умершей дочери. Но кинувши крупную купюру старушке-гадалке у выхода, обомлел от нашептанного и ринулся обратно…
Он только что вышел из белоснежных дверей подвала, заполненного тихим монотонным гулом холодильных камер. Шаги гулко отдавались в стерильно чистом коридоре, где запах дезинфекции бил в нос сильнее любых духов. Он держал в руках маленькую карточку, какие обычно выдают родным.
На ней было имя его дочери — Евелин. Согласие на дальнейшую подготовку к похоронам, заключение о смерти, деловые мелочи — все это для него уже не имело никакого смысла. Он шел так медленно, будто каждая плитка под ногами была километром страданий, которые он должен преодолеть.
Его тяжелый взгляд устремлялся вперед в пустоту. Лицо мужчины, которого во всем городе знали как Глеба Сергеевича Вяземского, покрылось бледностью и легкими морщинками горя. Ему было чуть за 50, а жизнь беспощадно давила на него последние полгода, когда он потерял жену, свою единственную любимую Галину.
И вот теперь самое ужасное, что он мог представить — смерть дочери, Евелин. Двадцатипятилетняя девушка, его радость и гордость, вдруг оказалась в холоде морга. Случай? Несчастный случай? Или что-то еще? Лишь пару дней назад он вернулся из длительной командировки, получив ужасное известие.
«Ваша дочь найдена без признаков жизни». Глеб до сих пор не мог толком осознать случившееся. Он видел тело, видел ее лицо.
Хотя судмедэксперты говорили о каком-то сильном ударе и последующей травме головы, он едва ли услышал больше — разум отказывался воспринимать детали, скатываясь в воронку горя. И вот, выйдя на улицу через служебный подъезд морга, Глеб остановился на секунду и, будто в трансе, взглянул на грязную, потрескавшуюся лестницу у выхода. Все в нем было серым — и настроение, и взгляд на мир.
Однако резкий голос неожиданно окликнул его: «Эй, сударь! Остановитесь, голубчик!» — проскрипел этот голос дребезжаще, будто ржавый механизм. Мужчина рефлекторно приподнял голову и увидел перед собой сгорбленную фигурку старушки. Она сидела на расшатанном стульчике у входа, опершись на костыль.
На ее коленях лежала расшитая блестками тряпочка, на которой красовались какие-то карты, узелки, бусины — типичный, на первый взгляд, набор уличной гадалки. Казалось, что эта женщина специально выбрала такое безрадостное место, чтобы зарабатывать себе на жизнь пророчествами для убитых горем родственников, выходящих из морга. «Нет у меня сейчас времени», — тихо вымолвил Глеб, стараясь пройти мимо.
«Время-то у вас есть, да вот вы об этом не знаете», — ответила старушка. Ее маленькие глаза сверкнули, когда она посмотрела на него из-под лобья. «Но если хотите узнать, кто погубил душу вашу?» Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба.
«Кто погубил?» Глеб вздрогнул, сама мысль, что дочь могла умереть в результате чьего-то умысла, а не просто несчастного случая, заставила его сердце биться быстрее. Он и сам смутно чувствовал, что в смерти Евелин могло быть что-то странное — слишком нелепо все сложилось. Не так давно она звонила ему и казалась чем-то встревоженной, будто хотела рассказать об опасениях, а Глеб в спешке отмахнулся.
«Доченька, я занят, прилечу через неделю, все обсудим». «Что вы!» — начал он, но сам не понял, почему рука полезла во внутренний карман пиджака. Может, от чувства вины, может, от странной интуиции.
Он вынул бумажник, достал оттуда крупную купюру и протянул гадалке. Старушка не взяла деньги сразу. Она накрыла худой, дрожащей рукой пальцы Глеба и прошептала что-то ему на ухо…
